Отравленные земли - [45]

– А вы пока отдыхайте. Не думаю, что завтрашний ваш день будет многим проще сегодняшнего, как и мой.

– Звучит печально. – Но таким печальным, как поначалу, Бесик уже не выглядел. Казалось, ему приятна моя забота. – Но я уже привык, как, думаю, и вы, там, у себя…

– Город погряз в предрассудках и безумии. – Я подался к нему, ловя взгляд. – Нужно что-то с этим делать. Помогите мне найти правду. Я уже просил и прошу снова.

Я не знал, засыпает он или скрывает явственно читающееся в глазах отчаяние. Так или иначе, сейчас глаза эти гасли в тени длинных чёрных ресниц, под отёкшими веками.

– Жаль, вы пока даже не понимаете, о чём говорите и просите…

– И что вижу? Вы правы. Зато я уже знаю, что чувствую.

«…Вы все тут гибнете. Каждый по-своему».

– Мне казалось, вы учёный. – Он сонно приоткрыл глаза.

– Именно. И именно поэтому, возможно, я на той должности, которую занимаю. Разум без сердца очень беден и беспомощен, мой друг. Намного беднее и беспомощнее, чем сердце без разума.

Бесик слабо улыбнулся и, нахохливаясь, забился в угол кареты. Он не сказал на мою просьбу ни да ни нет. Я не настаивал. Остаток пути я дал ему подремать и заговорил снова, только когда нам уже накрыли стол в моей комнате. Внизу было слишком шумно, да и я догадывался, что священник не горит желанием попадаться на глаза прихожанам в такой обстановке: по соседству с картёжниками и в обществе столичного «еретика». Я надеялся, что мою предупредительность оценят и сменят гнев, а точнее, настороженность на милость. Да и сегодняшнее блюдо – запечённая утка с кнедликами и ежевичным соусом – как мне казалось, одной своей золотистой корочкой и запахом поднимало настроение.

Я не предложил Бесику вина или пива, хотя самому мне вопреки обычному состоянию хотелось чего-нибудь такого. Отгоняя соблазнительную мысль и разливая по косым глиняным посудинам гретую воду, подслащённую мёдом и креплённую травяной настойкой, я постарался улыбнуться как можно безмятежнее.

– Не могу не поинтересоваться. Когда вы уезжаете из этих краёв? И куда?

Бесик посмотрел на меня без воодушевления; тема его не вдохновила. Он выглядел посвежее, чем прежде, но ладони, обхватившие чарку, подрагивали.

– Главное – уезжаю, даже не строил пока планов. В Прагу, в Зальцбург или…

– В Вену? – тихо спросил я; мысль закралась ещё до сегодняшней встречи. – Не думали? Знаете, если вы желаете продолжить обучение по естественным наукам и по медицине в частности, я могу замолвить за вас слово в университете, как минимум одна из кафедр которого обязана существованием мне. И поверьте… – уловив нервную готовность заспорить, я прибавил: – Я предлагаю это не в обмен на тайны исповедей или дозволение вскрывать тела усопших. Тут вы мне не помеха.

Улыбка, облегчённая и благодарная, тронула губы Бесика. Она невероятно располагала; я не мог понять, почему Вукасович высказался о нём столь неприятно. Какую жуть он может навевать? Я искренне жалел его, сравнивая невольно с собственным сыном – Готфрид к тому же возрасту обзавёлся небывалой решимостью, целеустремлённостью и прекрасно видит путь, по которому собирается идти. Не то чтобы этот путь меня устраивает, но приверженность ему я уважаю. Бесик же… он напоминал изнеженное растение, которое кто-то слишком рано пересадил в глинистую, почти бесплодную землю. И хотя растение вроде бы зацвело, а в его тени прятались люди, меня не оставляло ощущение, что оно обречено. Уже заболело всем тем же, чем больны окружающие его деревья, цветы и травы.

– Я подумаю, – наконец ответил Рушкевич. – Но пока рано мечтать о подобном. Этот город держит меня. Я его не оставлю. И… я не дам ему захлебнуться, ведь вы правы. Он всё сильнее истекает кровью.

Фраза заставила меня отложить нож, которым я собирался резать утку. Я заглянул Бесику в лицо, но оно оставалось непроницаемым. Тогда я опустил глаза и зачем-то, как под наваждением, достал из кармана платок. Там должен был сохраниться след глины с церковной стены, и он вроде бы сохранился, но… рассматривая белый батист и пятно на нём, я не смог убедить себя, что это глина. Она не настолько въедается в ткань и не становится такой тёмной. И засыхает она иначе. Мне стало неуютно. Я убрал платок.

– Вы хорошо провели ночь? – вкрадчиво спросил вдруг Бесик.

Я вздрогнул. Он, ещё недавно расслабленный, смотрел теперь пронизывающе и неотступно. О эти коварные церковники, или лишь у него так получается? Сложная личность… Может, в чём-то Вукасович и прав, в конце концов, Бесика он знает куда дольше, чем я. Я выдержал этот пытливый взгляд, попросил пояснений и получил их:

– Извините, но выглядите не лучше, чем я. Будто спали так же мало и скверно.

Опять захотелось рассказать о встрече с маленькой химерой и, возможно, даже поблагодарить Рушкевича за крестик. Но в последний момент я передумал и вместо этого поспешил убедить его в полной беспочвенности домыслов:

– Мой возраст. Он просто вгоняет вас в некоторое заблуждение. Я уже довольно стар, именно потому советую поспешить с отъездом, чтобы я успел вам поспособствовать.

Слова подействовали неожиданно: Бесик, ещё сильнее побледнев, с видом хмурым и недоверчивым подался вперёд, через стол, и ненадолго сжал мои пальцы.