Отравленная туника - [10]

Юстиниан

Владыка мира – тоже человек,

И грустному он не мешает плакать.

Скажи мне, что случилось?

Евнух

Повстречал

Я Трапезондского царя, когда

Из этой залы выходил он в полдень,

И хоть еще я не касался пищи,

Взял за руку меня он и повел

Осматривать собор Святой Софии.

Молчал он, только раз спросил меня,

Закопан ли по скифскому преданью

Под основаньем храма человек,

Чтобы незыблемо стояли стены

И трещины колонн не расщепляли;

Перекрестился я и отвечал,

Что это суеверье недостойно

Ни Императора, ни Византии.

Он усмехнулся краем губ и снова

На остальную замолчал дорогу,

Ты знаешь этот храм, порфирородный?

По узким, шатким лестницам, мосткам,

Среди лесов чудовищных, как ребра

Левиафана или Бегемота,

Мы поднялись туда, где мыслит зодчий

Из глиняных горшков поставить купол.

Мой спутник встал на страшной высоте

Лицом на юг, позолоченный солнцем,

Как некий дух, и начал говорить.

Я слушал, уцепившись за перила.

Он говорил о том, что этот город,

И зданья, и дворцы, и мостовые,

Как все слова, желанья и раздумья,

Которые владеют человеком,

Наследие живым от мертвецов,

Что два есть мира, меж собой неравных:

В одном, обширном, гении, герои,

Вселенную исполнившие славой,

А в малом – мы, их жалкие потомки,

Необходимости рабы и рока.

Потом сказал, что умереть не страшно,

Раз умерли Геракл и Юлий Цезарь,

Раз умерли Мария и Христос…

И вдруг, произнеся Христово имя,

Ступил вперед, за край стены, где воздух

Пронизан был полуденным пыланьем…

И показалось мне, что он стоит

Над бездной, победив земную тяжесть;

В смятенье страшном я закрыл глаза

На миг один, на половину мига,

Когда же вновь открыл их, пред собой –

О, горе! – никого я не увидел.

Как я спустился по мосткам, не помню.

Там, за стеной, уже шумели люди,

Толпясь над грудой мяса и костей

Без образа людского и подобья.

Суровы наши каменщики: их

Любимые забавы – бой звериный,

Кулачный бой и пьянство по ночам,

Но дрогнули обветренные лица,

В глазах угрюмых заблестели слезы,

Когда пред ними с плачем я воскликнул,

Что это тело – Трапезондский царь.

Они его любили за веселость,

И за отвагу, и за красоту,

Как я его любил за дух высокий

И за уменье муку выносить.

И даже – расскажу ли? – я услышал,

Как кое-кто из них шептал проклятья,

Смотря на императорский дворец.

Они везде подозревают тайну.

Юстиниан

Немедленно расследовать событья

И тех, кто это делал, задержать!

Мне жаль царя! Теперь за Трапезонд

Наверно Персия захочет спорить.

Зоя

Он умер, живший для меня. И я,

Да, только я одна – его убийца.

Юстиниан

Дитя мое, тоска о женихе

Тебя лишает, кажется, рассудка.

Зоя

Убийца! Я ведь видела, что он

Перед словами, сказанными мною,

Дрожал, как под ударами кинжалов

Разбойничьих несчастный пешеход.

И неужели я не понимала,

Что правда – мерзость, если милосердье

К страдающему с нею несовместно?

О, как я оправдаюсь перед Богом,

Как Имру объясню мою вину?

Феодора

Ты говоришь сама и помни, помни,

Что я твоей не выдавала тайны!

Юстиниан

Какая тайна и причем здесь Имр?

Зоя

Отец, отец, лишь ты единый можешь

Меня понять, утешить и простить!

Узнай: царю я предпочла араба,

Я сделалась любовницей его.

Но как мне стать арабскою царицей,

Как наслаждаться счастьем средь фонтанов

И пальм в руках возлюбленных, когда

На мне пятно невинной крови?

Юстиниан

Ты,

Наследница державной Византии,

Ты сделалась любовницей бродяги?

Позор, позор на голову мою

И горе для тебя, виновной, горе!

Остановить немедленно войска,

Немедленно колесовать араба!

Евнух

Порфирородный, поздно! Видел я,

Как отплыла последняя галера.

Юстиниан

Тогда послать надежного гонца

К начальнику с приказом возвратиться.

Евнух

Иду.

Феодора

Он не послушается.

Юстиниан

Нет?

Тогда… тогда послать ему тунику,

Как знак монаршей милости моей,

Туника не добрей колесованья.

Зоя

Отец, а что ты сделаешь со мной

И с тем, кто жизни мне теперь дороже?

Юстиниан

Тебе я отвечаю, потому что

Последний раз я говорю с тобой.

Позора благородной римской крови

Раскаянье простое не омоет.

Ты примешь схиму и в своем покое

Останешься затворницей до смерти.

А он наденет брачную тунику,

За красоту твою поднимет чашу,

Но только чаша выпадет из рук,

Уста увлажнит не вино, а пена,

Он спросит, что с ним, и ответит сам

Себе звериным неумолчным ревом,

Сухой огонь его испепелит,

Ломая кости, разрывая жилы,

И в миг последний неизбежной смерти

Твое он имя страшно проклянет!

(Евнуху)

Теперь идем?

(Феодоре)

А ты останься с той,

Кто дочерью была моей, и душу

Ее к принятью схимы приготовь!

(Уходит с Евнухом)

Сцена пятая

Феодора и Зоя.

Феодора

Теперь вы безопасны для меня,

Затворница заговорить не может

И мертвый тоже. Наступило время

И мне сказать всю правду без утайки.

Тебя я ненавидела всегда

За руки тонкие, за взгляд печальный

И за спокойствие, как бы усталость

Твоих движений и речей твоих.

Ты здесь жила, как птица из породы

Столетья вымершей, и про тебя

Рабы и те с тревогой говорили.

Кровь римская и древняя в тебе,

Во мне – плебейская, Бог весть какая.

Ты девушка была еще вчера,

К которой наклонялся только ангел,

Я знаю все притоны и таверны,

Где нож играет из-за женщин, где

Меня ласкали пьяные матросы.

Но чище я тебя, и пред тобой

Я с ужасом стою и с отвращеньем.

Вся грязь дворцов, твоих пороки предков,

Предательство и низость Византии

В твоем незнающем и детском теле