Отравители змей - [26]

- Этот - кто?

- А то ты не знаешь?

- Ах, этот... Да рано ему разлагаться, не жарко ведь. Хотя скоро, наверное, начнет.

- Его никто не спрашивал, пока мы спали? Мадам за ним не наведывалась?

- Она не скоро кинется, у них отношения были - не приведи Господь. Мужа в дырявой пижаме содержать - это тебе ни о чем не говорит?

- Говорит. Hо если все же кинется - что думаешь делать? Меня здесь уже не будет.

- Что-нибудь сделаем. Что другие делают - то и сделаем. Люди помогут, подскажут. Тут и делов-то: обмыть, одеть, похоронщиков вызвать.

- Раздевать не придется - уже легче,- рассудительно прикидывает Курицын.

- Легкость необыкновенная,- соглашается своенравная, мрачнее мрачного.Шел бы ты уже, нам только штрафа твоего не хватало. За опоздание.

- Иду, иду,- говорит ей Владлен Купидонович.- Из меня упорно сумасшедшего сотворяли, ничего у них не получилось. Hо пусть они себе думают, что получилось. Hе стану их разочаровывать. Пусть себе думают, а там посмотрим. Где моя повестка?

- У тебя в кармане.

- Верно. Я повестки всегда храню в определенном месте, в кармане, там же, где находится бумажник. Очень удобно, между прочим. Все свое ношу с собой, ничто человеческое мне не чуждо, век живи век чинись, а век на век не приходится.

- Балаболка, тебе за опоздание сотню "горячих" выпишут...

- Драть его на конюшне, с водкой и солью. Когда вернусь, купишь мне пижаму. Точно такую же, полосатую. И шапочку, чтоб волосы во сне "петушком" не торчали.

- Когда вернешься, я тебе такую же сама пошью,- обещает непредсказуемая.Все брошу, сяду и пошью. И шапочку, из того же материала. Полосатую. Чтоб не петушился.

- Я им сразу же предложу сдать меня на альтернативную,- планирует Владлен Купидонович.- Года на полтора. Дивизион бытового обслуживания. Один тебе будет кухню подметать, мусор выносить, другого стиралку чинить засадим, третий будет за покупками бегать - чем не служба?

- Hе прокормим,- сомневается Анестезия.

- Hа альтернативной пусть сами кормятся.

- Поступай как знаешь, только к обеду не опаздывай. Опоздаешь,- я тебе уже говорила, что будет. Я и тебя, и себя, и ворониных твоих - всех поубиваю. Так все и ляжем в братскую, под обелиском. Матрешки по праздникам цветы приносить будут...

- Ты тоже вроде как спятила,- говорит своенравной Курицын.- Hо это как раз не плохо. Это даже хорошо, я одобряю. Как глава семейства. Это избавляет семью от разноголосицы, разноголосицы не будет - представляешь?

- Больше ничего не будет,- поднимается из-за стола непредсказуемая, мрачнее неразбавленного мрака.- Или уходи, или я пожар устрою. Неумышленно.

- Вон как ты заговорила,- улыбается Курицын.- Тогда что ж, тогда я пошел. Вьется, вьется знамя полковое, командиры впереди.

И он уходит, исчезает за дверью. Буднично так, будто во двор на часок, с доминошниками посидеть - одевается и уходит. Ничего запоминающегося: вот он лязгает замками, отворяет дверь, а вот он уже за дверью, и дверь закрывается. Hо прежде чем Курицын исчезает с поля зрения непредсказуемой, Анестезию пронзает мысль: какая же я нерасторопная, не поспеваю и все тут,- одному не успела сказать, теперь вот другого отпустила, не сказавши, а сам он хоть сто лет живи, а не додумается, это же Курицын, мой муж и отец детей моих, от него и не потребуешь, чтобы взял и додумался, ему все надо напоминать, доказывать, а лучше - делать конспективные записи и рассовывать по разным карманам, непременно - по разным, чтобы куда ни кинулся, за чем бы ни полез - а повсюду наткнулся бы, везде бы обнаружил и освежил бы в памяти, это же - Курицын, муж мой и отец детей моих,- думала Анестезия, пока муж и отец отворял ту самую дверь, за которой впоследствии исчез,- до чего он довел меня, сам доходит уже и меня за собой увлекает, до чего мы дошли, битый час пустопорожней беседой тешились, а главного, без чего ему, отцу детей моих, никуда никак, не поспеваю и все тут, хоть плач, хоть волосы на голове дери, а потом уже поздно, поезд ушел, вагоны скрылись за горизонтом, слова на ветер, ветер, состоящий из слов, которые кто-то не успел проговорить в присутствии близкого ему человека, очень близкого и очень родного, допустим, мужа и отца, того же Курицына, допустим,думала она, пока Курицын, допустим, намеревался поднять правую ногу, чтобы шагнуть за дверь и там, за дверью, исчезнуть,- а может, главное потому и главенствует в жизни, что о нем так сразу и не выскажешься? - думала своенравная,- может, оттого и не складываются у людей отношения, что люди прозябают под гнетом непоспевания, ведь сами по себе непоспевалочки случаются милые, неприметные даже, так вдруг и не сообразишь, успелось ли, а потом не сообразишь, как быть, каким бы чудом наверстать упущенное, несешься сломя голову по шпалам, не зная, в том ли направлении, туда ли, тук-тук, умчался поезд,- думала она, когда Курицын уже не просто приподнял ногу, но и совершил примерно полшага, или чуть меньше, чем полшага, тут все зависит от того, насколько широко человек шагает, когда шагает за дверь, чтобы за ней исчезнуть,- а надо было, ох как надо было успеть, кто ж восполнит недосказанное? что будет с ним, когда он окончательно отобъется от семьи, от дома, от тепла и уюта, от сердечного женского счастия? в нужный момент в нужном месте любящее существо не коснется Курицына, не скажет: тебе плохо, бесценный мой, не тужи, я разделю с тобой и эту бяку, и все грядущие, и ничего взамен не попрошу, не потребую, любящие существа приходят на помощь бескорыстно, как жаль, что ты уже далеко, что уже отбился, что нас разделяют просторы нежилых территорий, поля неразделенных времен, ах, если бы мы не израсходовали последний час на пересуды вокруг да около, если бы сумели сосредоточиться и высказать главное, без чего ты еще исстрадаешься,- думала Анестезия,- ведь ты для меня, как-никак, не какой-нибудь дядечка с улицы, ты муж мой, и матрешки у нас общие, и хлебница, и чайник, но ты постарался и так заморочил меня, что тут и царевна-лягушка растерялась бы, и Марфа-разумница взвыла бы от бессилия, и Аленушка окаменела бы над козленочком - в то время как обязана