Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - [4]

Это на меня подействовало. Я присмирела, стараясь понять, почему он так думает…

— Ты неопытная, не приспособленная к жизни, — будто отвечая на мой вопрос, заговорил Борька. — Ты совсем девчонка, тебе в институт надо поступать, а не под колеса лезть.

— Я уже совсем не та, — покачала я головой. — Ты, видимо, забыл, как я стояла темной ночью у эвакуированного завода с винтовкой за плечом. Думаешь, это шутка, если комендант перелезает через забор и подкрадывается? Проверяет твою бдительность?

— Так ведь ты тогда и перетрусила до чертиков, — напомнил брат.

— Это я тебе только сказала, а ему крикнула: «Стой! Стрелять буду!»

Громко зазвонил телефон. Борис, как ужаленный, вскочил с дивана и бросился к дверям.

— Скажи, что я уже ушел!

— Ага! У самого-то? Никакой ответственности! — крикнула я вдогонку. — Дежуришь по редакции, а убежал решать личные вопросы!

С Борькой я договорилась. Пообещала ему быть осторожной, внимательной, не бегать по Москве сломя голову, не запрыгивать в поезд на ходу, сначала узнавать, сколько он простоит, а потом уж лезть под вагон скручивать концы.

Мы вместе собирали в дорогу все необходимое. Я положу что-нибудь, а он выложит:

— Это совсем не понадобится.

И все-таки чемодан еле закрылся. Стали думать, что из него убавить. Наконец решили — чемодан вообще не брать, все надеть на себя, а в вагоне лишнее снять.

— А какую я книгу возьму в дорогу?

— Книгу не возьмешь, — заявил Борька, завертывая в газету несколько вареных картофелин, хлеб и маргарин. — Ты должна смотреть на щиток, а не в книгу.

Поезд уходил вечером. Мне велено было прийти раньше, чтоб все подготовить к поездке. Борька отпросился у редактора на часок проводить меня.

Мы еле-еле нашли состав. Он стоял среди множества других в дальнем парке станции. На междупутьях валялись консервные банки, грязная бумага, болты, гайки. Иногда дорогу преграждала куча шлака, и мы с трудом обходили ее, упираясь в бока вагонов. Я вообще еле двигалась. Борька надел на меня два своих свитера, опасаясь, что ничью под вагонами может быть сквозняк.

— Безобразие! — сказал Борис, перелезая через кучу шлака. — Надо продрать в газете руководство станции. Зима не за горами, а у них территория захламлена. Ведь это все уйдет под снег и потом доставит хлопот вагонникам.

— Между прочим, Борь, так и нужно назвать статью: «Зима не за горами, а территория захламлена».

— Ну, — пожал плечами Борис, — можно и еще подумать. Знаешь, сколько их в голове, этих заголовков? Каждый день по десятку сочиняешь.

— Куда вы лезете? Не видите, что ли? — послышался грубый окрик.

Из-под вагона высунулся человек в замасленной тужурке, с темными пятнами на лице. В руках он держал грязную, тоже промасленную… паклю не паклю, что-то мохнатое. Возле него кучкой лежали инструменты и детали. Я хотела осторожно перешагнуть через них, но только занесла ногу, как человек снова прикрикнул:

— И вообще ходить тут всяким не разрешается! Отстойный парк не для прогулок.

Мы обошли его. Борис проговорил вежливо:

— Зачем же так грубо?

Человек насмешливо глянул из-под фуражки, хмыкнул, но промолчал.

— Вообще-то, если бы ему намекнуть, что я из дорожной газеты, он бы по-другому заговорил, — сказал Борька, когда мы отошли.

На подножке одного из вагонов увидели молодую женщину с редкими рябинками на лице. Она читала толстую книгу, неслышно шевеля губами. Мы спросили у нее, где найти дядю Федю Красноперова.

Она посмотрела растерянно, будто соображая, откуда мы взялись. Потом осторожно загнула уголок на странице, закрыла книгу и спросила негромко:

— Вы родня ему будете?

— Нет, — ответил Борис.

— В хвосте Федор Тимофеич, — сказала она. — А может, в голове.

— Хвост — это конец состава, — тихонько объяснял мне Борис, — а голова — начало.

— А как узнавать? — очень серьезно спросила я.

— Ну, Таня! — даже приостановился Борис и выразительно повел плечами. — Конечно, по паровозу. Где паровоз — там голова состава, а…

— …где его нет — там хвост, — рассмеялась я. — Задавака ты, Борька!

Борис уже четыре месяца работал литсотрудником в дорожной газете, кое-что сумел изучить и теперь пыжился передо мной.

Дядя Федя что-то делал между вагонами.

«Наверно, концы скручивает», — догадалась я.

На мой тихий оклик он повернул голову и сказал, продолжая работу:

— Идите в шестой вагон, в мое купе. Я туда приду.

Опять пошли вдоль состава. В вагонах тихо, лишь в некоторых из них слышались приглушенные голоса.

— А как узнать, где шестой вагон? — спросила я, не видя никаких табличек на дверях.

— Вот именно, как? — пожал плечами и Борька.

Нас выручила та же женщина.

— А вот этот и есть шестой, — сказала она. — Нашли Федора Тимофеича?

— Да. Он велел в купе подождать.

— Идите, — посторонилась женщина в дверях.

Мы вошли в вагон, и я почувствовала, как у меня все затрепетало внутри. Запах, необыкновенный, неповторимый, какой бывает только в вагонах. От волнения у меня закружилась голова. Почудилось движение в пустом проходе вагона. Будто он заполнился пассажирами. Я слышала покашливание, неясный шепот, детские голоса.

— Садись, — сказал Борька, и мы опустились на скамейку в маленьком двухместном купе.