Отнимать и подглядывать - [14]

И вот эта надежда, вот это желание «дать отдушину» придает многим произведениям искусства дополнительный и совершенно излишний характер инструкции по поведению в чрезвычайных обстоятельствах. Правильно расставлять часовых, проверить пульс у человека, лежащего без чувств, и так далее. Звонить 01, а до приезда пожарных законопатить дверь мокрыми полотенцами.

Для жизни это полезно. Для искусства – вряд ли. Потому что это письмо по неверному адресу. Искусство адресуется внутренним переживаниям человека, а они всегда гораздо трагичнее, чем внешние неудачи и драмы. И разговор нужен на соответствующем языке. Иначе это будет обмен благими пожеланиями.

Социальная грусть

Поэтому весь букет барьеров, стоящих между Эрикой Кохут и Вальтером Клеммером, – это лишь указание на то, насколько эти барьеры, по существу, малозначащи. Тем более в современном обществе с его высокой социальной мобильностью. Могу себе представить, как расхохочется или возмутится какой-нибудь демократический австриец, если прочтет мои рассуждения об аристократизме, богатстве, арийстве и «моральном здоровье». Впрочем, очень арийская «Партия свободы» недавно дала австрийским демократам ощутимого тумака.

Творчество автора литературной основы фильма Эльфриды Елинек на первый взгляд очень социально. Сплошная социальная критика, местами переходящая в социальный гнев. И то – Елинек с 1974 по 1991 год состояла в Компартии Австрии (замечу в скобках, что дата ее выхода из партии мне как-то не нравится, что-то тут, убейте меня, конъюнктурное). Итак, коммунистка и феминистка. Взять хотя бы упомянутый роман «Любовницы», где описана ужасающая в своей нечеловеческой безлюбовности, какая-то крысиная драка самок за самцов. Несчастные, тупые, озлобленные бабы дерутся за мужиков, тоже несчастных, тупых, озлобленных, да вдобавок еще гордых самим фактом своего «мужчинства». Этот довесок делает женщину непременной жертвой. И все это в серой атмосфере поселка при лесопилке.

Но социальность – лишь верхний слой. Персонажи «Любовниц» не могут соединиться, потому что они эмоционально примитивны. То есть, конечно, зарегистрировать брак они могут, но получаются лишь судорожные попытки совместного ведения хозяйства – ни о каком человеческом единении речи нет. Персонажи «Пианистки» не могут соединиться, потому что не понимают внутреннего мира друг друга.

Те и другие – глупенькая Паула из «Любовниц» и утонченная Эрика из «Пианистки» – еще не добрались до своего человеческого «я». Тем более они не умеют разговаривать с другим «я». Не просто с другим телом, с другим паспортом – а с переживаниями и эмоциями другого.

Поэтому за коммуно-феминистским надрывом романов Эльфриды Елинек явственно различается тоска по зрелой личности – по человеческому «я», которое научилось наконец-то слушать и понимать само себя.

Он девочка

Был один хороший фильм с еще лучшим сценарием – «В моей смерти прошу винить Клаву К.». Автор – Михаил Львовский, который не так давно умер и теперь наверняка пребывает в раю за песню «На Тихорецкую состав отправится».

Так вот, в этом сценарии было замечательное место. Мальчика бросила девочка. Мальчик спрашивает папу:

– Что мне делать?

– Страдать! – отвечает папа.

– Я не умею…

– Чему же вас в школе учат? – возмущен папа. – Страдать он не умеет!

В советской школе учили многим вещам, полезным и не очень. Но чему не учили совсем – так это страдать.

И запрещали говорить и думать «про это». Потому что серьезное отношение к «этому» вызывает страдания. А наша педагогика вполне официально была педагогикой оптимизма, бравурности, маршей и стягов.

Результат не замедлил сказаться. Советская культура наследовала так называемым революционным демократам, которые если в чем и преуспели, так это в отнятии у личности половых признаков. В классической советской психологии и педагогике речь шла о человеке, о развитии ребенка. Меж тем «человек» и «ребенок» – это слишком высокая абстракция, чтоб ее можно было тестировать и воспитывать. На деле бывают мужчины и женщины, вырастающие из мальчиков и девочек.

В нашей культуре мужчины и женщины вырастали крайне редко, хотя младенцев обоего пола рождалось достаточно. Советская культура была до удивления, до карикатуры бесполой. А значит – трансгрессивной, то есть гомосексуальной.

Галина Вишневская пела романс на стихи Пушкина «Подъезжая под Ижоры, я взглянул на небеса». То есть от мужского имени. То же делала Зыкина с песней «Течет река Волга». Упомянутая «Тихорецкая» поется и от женского, и от мужского имени, благо текст позволяет. И когда текст явно не позволяет, тоже.

Точку, как полагается, поставил Сергей Михалков в стихотворении о пионере, который всем ребятам пример: «Он – девочка, он – мальчик, он – юный пионер!»

Он – девочка. Есть о чем призадуматься.

Телеграмма

Рассказывают, что режиссер Андрей Гончаров, после того как новая пьеса была прочитана на собрании труппы, задавал всякий раз один и тот же вопрос: «Ну, какую телеграмму будем посылать в зал?»

Сейчас бы сказали – message. В общем – про что речь.

Телеграмма у фильма «Пианистка» чрезвычайно важная.

Учитесь переживать. То есть ощущать и ценить свои чувства. Воспринимать собственные эмоции как несомненную ценность, как неотделимую часть себя – да просто как самого себя, как свой голос, направленный к самому себе. «Я переживаю страсть. Страдаю. Хочу. Упираюсь в стену внутренней невозможности. Страдаю еще сильнее. Значит, живу». Это первый шаг к становлению человека, к пониманию другого.