Отмена рабства: Анти-Ахматова-2 - [13]

* * *

Гаршин красив и элегантен, большой ученый, коллекционер.

* * *

Считается каким-то необыкновенным подвигом Ахматовой то, что в свое время она не уехала в голодную и неприютную эмиграцию. Зная судьбы эмигрантов-писателей и удавшееся житье пробившихся советских писателей, зная, что в эмиграции для более или менее благополучного житья надо быть как минимум стойким, сильным, трудолюбивым, а уж про дачи, санатории и медали даже не думать — подвиг следует представить просто-напросто ленивой боязнью перемен. Почему же она оказалась с теми, кто бросил Ленинград — об этом никогда не говорится. В блокаду многие профессора уехали в эвакуацию, а Владимир Георгиевич остался, отказался ехать. (Т. Б. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 40.)

* * *

Красивые имена рядом Ахматова очень любила. После смерти Пастернака рассказывала, что он ей делал предложения руки и сердца. Трижды.

Встречи громких имен и участие их в вопросах жизни и смерти друг друга случаются и на самом деле.

В Ленинграде был известный медик и патолог профессор Михаил Константинович Даль. Он состоял в родстве со знаменитым Далем, и профессии у них родственные, ведь писатель и ученый-лингвист Владимир Иванович Даль тоже был врачом. Михаил Константинович пережил блокаду от первого до последнего дня. Как-то, в первую блокадную зиму, получив свой дневной паек — 125 граммов хлеба, он торопился к себе. Недалеко от больницы им. Куйбышева, вблизи Литейного проспекта, он встретил коллегу — профессора Владимира Георгиевича Гаршина, кстати сказать, племянника известного русского писателя Всеволода Михайловича Гаршина. Вид у Владимира Георгиевича был ужасный: истощение. «Владимир Георгиевич, я только что получил паек, — сказал Даль. — Позвольте предложить вам кусочек хлеба. Прошу вас не отказываться». И тут же на улице ножиком аккуратно разрезал пополам кусок хлеба, свободно умещавшийся на ладони. Гаршин растроганно поблагодарил его. Два с лишним года спустя профессор Гаршин написал воспоминания о днях ленинградской блокады — «Там, где смерть помогает жизни». Очерк был опубликован, а рукопись автор подарил Далю, сделав на ней такую надпись: «Дорогому Михаилу Константиновичу на память о тяжелых прекрасных днях нашей жизни, на память о поданном куске хлеба, о кристальной чистоте тех дней. 14 ноября 1944 года». (Т. Е. Журавлева. В. Г. Гаршин (1887–1956). Стр. 41.) Даже авторы книги о Гаршине не пишут, знал ли и ЧТО знал Гаршин о жизни Анны Ахматовой в Ташкенте. Когда он говорит Далю о кристальной чистоте тех дней — это уже после того, как Ахматова возвратилась из эвакуации, когда он уже не захотел впустить в свою жизнь женщину с днями той славы.

Ахматова видела в послеблокадных ленинградцах «во всех моральное разрушение, падение». (В. Гаршин. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 167.) Считается, что ей, великой, виднее. Владимир Георгиевич после блокады внутренне изменился. В его воспоминаниях есть удивительные слова о том, что на нас, на ленинградцев, перенесших блокаду, наложена особая печать, у нас остался рубец, затем: «Странно, но этот рубец как-то выпрямил нас». (Т. Е. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 41–42.)

* * *

Сыновья Гаршина, любимые не напоказ, — оба на фронте.

* * *

Умирал, умер брат… — Александр Николаевич Пунин умер от голода в блокадном Ленинграде 8 февраля 1942 года.

Валентин Иванович Казимиров (1904–1942) — художник, муж M. A. Голубевой, умер от голода в блокадном Ленинграде.

Н. Н. Пунин. Мир светел любовью. Дневники и письма. Стр. 499

* * *

Погибла вдова Николая Гумилева (настоящая) — Анна Энгельгард; погибла с нею, тоже от голода, дочь ее, единокровная сестра Льва Николаевича, Елена, с маленькой, уже только ее, сестрой.

* * *

Однажды случилось так, что его лаборантка-старушка в ВИЭМе потеряла карточки. Это была смерть. Гаршин пошел к Мусаэляну, тогдашнему директору ВИЭМа (а там был госпиталь), попросил поставить ее на полмесяца на довольствие в госпиталь. Тот отказал. Тогда Владимир Георгиевич сказал своей лаборантке: «Ну что ж, Елизаветушка, будем с вами на спиртовочке кашку греть». И стал делить с ней свой паек, пока она не получила новые карточки.

Т. Б. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 41

* * *

«Заснуть огорченной, проснуться влюбленной…» <…> — 19 мая 1942 года. Это, конечно, не «Ромео и Джульетта», за работу над переводом которой во время войны Ахматова упрекала Пастернака.

Ноченька (Nox) — прочитала мне впервые 31 мая 42.

Глаз не свожу с горизонта — 4 июня 42 (стихи обращены к В. Г. Гаршину)

Л. К. Чуковская, В. М. Жирмунский. Из переписки (1966–1970) Стр. 406

Ахматова знала почти наверняка, что Гаршин не переживет блокады. Рисунок ее роли упрощался до минимума, нужно было только протянуть, не срываясь, картину чинной жены или даже страстно влюбленной жены — под настроение, это обогащало общую картину — и могучим аккордом очередной утраты сюжет мог бы и завершиться. Но за живых людей иногда надо побиться — и иногда потерпеть поражение.

* * *

Остро реагируя на все изменения (во время блокады) в людях и в себе, он тяжело переживал то, что в период особенно мучительных испытаний голодом суживается круг интересов и человек как бы «тускнеет» под властным и неумолимым желанием — инстинктом сохранения жизни. Как биолог — он понимал это, как врач — сострадал людям, как человек высокого интеллекта был унижен и стыдился этих перемен в себе.