Открывая новые страницы... - [64]

— Вам следует встретить хозяина в вестибюле и провести его сюда…

— Позвольте, разве это моя прерогатива? Не лучше ли это проделать вам, как обычно? — ответил я полковнику, который уже мне примелькался.

— Насчет прерогатив лучше воздержимся. Поговорим в другой раз, а сейчас вас, как специалиста по китайскому, просят, неужели вы не понимаете?! — повелительно произнес мой собеседник.

Я воздержался от дальнейшего диалога, но мне было не совсем понятно, неужто мне придется объясняться со Сталиным по-китайски.

И взяв меня под руку, он провел в вестибюль, показал место, где я должен был стоять и «очей своих не сводить с входной двери». Вокруг было безлюдно. Лишь гардеробщик занимал свое служебное место у вешалки.

Вскоре открылась парадная дверь, и на пороге, как в раме на портрете во весь рост, стоял Сталин. Быстрым взглядом он обвел вестибюль и, заметив меня, не спеша направился в мою сторону как на знакомый ориентир.

Приблизившись к гардеробу, он начал расстегивать шинель, как вдруг услужливый гардеробщик будто на пружине подскочил к нему и подобострастно произнес:

— Разрешите, Иосиф Виссарионович, подсобить…

Сталин, взглянув на него, вежливо с ним поздоровался и с легкой иронией произнес:

— Благодарю, но это, кажется, даже я умею… — И бросил дружеский взгляд в мою сторону.

Сняв шинель, он подошел к вешалке, повесил ее, положил на полку свою фуражку, посмотрел в зеркало, поправил волосы и обратился ко мне:

— Как тут дела, все ли в сборе?

— Да, товарищ Мао Цзэдун и другие китайские друзья уже давно на месте, ожидают вас.

— В таком случае — ведите меня, — сказал он и прикоснулся рукой к моему плечу.

И я повел Сталина… в банкетный зал, где его встретили громкими рукоплесканиями и шумными возгласами восторга. Это было всеобщее ликование — и мрачных пессимистов, и очень осторожных оптимистов.

На какой-то миг Сталин остановился, окинул взглядом собравшихся. Он попросил меня провести его к Мао Цзэдуну, который стоял за длинным столом «президиума». Они поздоровались, пожали друг другу руки и обменялись общими фразами относительно здоровья и дел. Затем китайские товарищи во главе с Чжоу Эньлаем начали подходить к Сталину, чтобы поздороваться и обменяться Рукопожатиями. Настроение у всех было приподнятое. На некотором отдалении стояла когорта: Берия, Маленков, Хрущев, Ворошилов, Микоян, Шверник, Суслов, Булганин.

Начались тосты. Слышались громкие здравицы. Один за другим провозглашались спичи. Все ораторы, и не только они, не сводили глаз с двух фигур, стоявших рядом и время от времени вступавших в разговор. Это были различные реплики, в основном из уст Сталина.

Наконец, Сталин, видимо, утомился от нескончаемых оваций восторженной аудитории, стал как бы взывать глазами — не пора ли остановиться. Но тщетно. Ничего похожего. В ответ лишь новые волны оваций.

Все с нетерпением ждали самого главного — слова Сталина. Именно он должен и может сказать нечто сокровенное, что выразит истину момента, глубокий смысл исторического события. И это мгновение наступило. Прикоснувшись к бокалу с вином, Сталин сделал жест рукой — внимание, мой час.

Он провозгласил тост за Мао Цзэдуна, за успехи Китайской Народной Республики.

И все дружно осушили до дна. Снова раздался взрыв аплодисментов, восторженных возгласов и общего ликования.

В. Л. Исраэлян [33] «Прокурорская дипломатия» Вышинского

Передо мной 540-я страница девятого тома второго издания БСЭ. С нее на читателя сквозь роговые очки направлен змеиный, пронизывающий взгляд с виду весьма интеллигентного человека в мундире Чрезвычайного и Полномочного Посла Советского Союза. В биографическом очерке о нем говорится: «Он беспощадно разоблачает захватническую политику реакционных правящих кругов США и Англии, от имени СССР и всего прогрессивного человечества настойчиво требует запрещения преступной пропаганды войны, безнаказанно проводимой в этих странах империалистическими агрессорами против СССР и стран народной демократии». Это сказано об Андрее Януарьевиче Вышинском.

Человеке, имя которого неотделимо от густого кровавого пятна в летописи нашей истории 30-х годов, главном обвинителе практически на всех крупнейших политических процессах того времени, в результате которых были искалечены тысячи и тысячи людских судеб. Однако приведенные слова относятся к его деятельности не на поприще «правосудия», а в другой области — на международной арене. Почти полтора десятка лет Вышинский проработал во внешнеполитическом ведомстве нашей страны сначала в качестве заместителя министра иностранных дел, а в 1949–1953 годах — министра.

Я начинал свою службу в МИДе в первые послевоенные годы, когда Вышинский был на вершине своей дипломатической карьеры. Мало кому из нас, начинающих дипломатов, довелось работать непосредственно с ним. Но говорили о нем много. Живо обсуждались его выступления на различных совещаниях и собраниях, из уст в уста передавались его саркастические замечания и реплики, воспроизводились сцены разгона, который он систематически учинял провинившимся, а то и неповинным сотрудникам. Его боялись, боялись почти все. Попасть ему на язык, в особенности когда он пребывал в дурном расположении духа, было сущим несчастьем.