Открывая новые страницы... - [142]

Ввиду того что первый и второй секретари уже уехали в Москву, я запросил: кому сдать дела? Мне было приказано ожидать возвращения второго секретаря при приезде заместителя из другого Полномочного Представительства.

Вновь назначенный первый секретарь Прасолов приехал в Софию лишь в январе 1938 года. С этих пор возобновились настойчивые требования моего немедленного приезда в Москву: Народный Комиссар писал о моем предполагаемом назначении в Турцию. Я просил разрешения совместить служебную командировку в Москву с очередным отпуском и получил разрешение, под условием проведения отпуска в СССР.

1 апреля 1938 года я выехал из Софии в Москву, о чем в тот же день по телеграфу уведомил Народный Комиссариат Иностранных Дел. Я покидал Софию в полной уверенности, что вернусь туда вручить отзывные грамоты и сделать прощальные визиты.

Я не дезертировал с поста, а выехал совершенно открыто не только с официального разрешения, но по прямому вызову начальства. Вся советская колония в Болгарии провожала меня на вокзале.

Таким образом, предъявленное мне обвинение в дезертирстве, как противоречащее фактам, совершенно отпадает.

Через четыре дня, 5 апреля 1938 года, когда я еще не успел доехать до советской границы, в Москве потеряли терпение и во время моего пребывания в пути скандально уволили меня с поста Полномочного Представителя СССР в Болгарии, о чем я, к своему удивлению, узнал из иностранных газет. При этом не был соблюден минимум приличий: меня даже не назвали товарищем.

Я — человек политически грамотный и понимаю, что это значит, когда кого-либо снимают в пожарном порядке и сообщают об этом по радио на весь мир. После этого мне стало ясно, что по переезде границы я буду немедленно арестован.

Мне стало ясно, что я, как многие старые большевики, оказался без вины виноватым, а все предложения ответственных постов от Мексики до Анкары были западней, средством заманить меня в Москву.

Такими бесчестными способами, недостойными государства, заманили многих дипломатов. Л. М. Карахану предлагали должность посла в Вашингтоне, а когда он приехал в Москву, то его арестовали и расстреляли. В. А. Антонов-Овсеенко был вызван из Испании под предлогом его назначения народным комиссаром юстиции РСФСР: для придания этому назначению большей убедительности постановление о нем было распубликовано в «Известиях» и «Правде». Едва ли кто-либо из читателей газет подозревал, что эти строки напечатаны специально для одного Антонова-Овсеенко.

Поездка в Москву после постановления 5 апреля 1938 года, уволившего меня со службы как преступника, виновность которого доказана и не вызывает сомнений, была бы чистым безумием, равносильным самоубийству.

Над порталом собора Парижской Богоматери, среди других скульптурных изображений, возвышается статуя святого Дениса, который смиренно несет в руках собственную голову. Но я предпочитаю жить на хлебе и воде на свободе, чем безвинно томиться и погибнуть в тюрьме, не имея возможности оправдаться в возводимых чудовищных обвинениях.

10 сентября 1938 года я посетил в Женеве М. М. Литвинова, чтобы узнать причины увольнения и выяснить мое положение. По вызову посла СССР во Франции Я. З. Сурица 12 октября 1938 года я явился в Полномочное Представительство СССР на рю де Гренелль.

По поручению советского правительства Я. З. Суриц официально заявил мне, что, кроме самовольного пребывания за границей, никаких политических претензий ко мне нет. Он предложил мне ехать в Москву, гарантируя, что по приезде мне ничего не угрожает. От имени советского правительства он подчеркнул, что во все время моего самовольного пребывания за границей я не совершил никаких не только антисоветских, но и антипартийных поступков.

Это было справедливо: несмотря на неслыханно возмутительное увольнение с поста, я, подавив оскорбленное самолюбие и чувство незаслуженной обиды, проявлял хладнокровную выдержку и сохранял лояльность, предоставляя инициативу Москве.

Таким образом, предъявленное мне обвинение в «переходе в лагерь врагов народа», как противоречащее фактам, совершенно отпадает.

12 октября 1938 года мне еще не инкриминировалось ни «дезертирство», ни «переход в лагерь врагов народа», а только «самовольное пребывание за границей», хотя уже одно это по советским законам карается смертью.

В письме к Сталину от 18 октября 1938 года я заявил, что не признаю себя виновным в этом, единственном тогда, обвинении. Я фактами доказал ему, что мое временное пребывание за границей является не самовольным, а вынужденным. «Я никогда не отказывался и не отказываюсь вернуться в СССР», — писал я Сталину.

Таким образом, предъявленное мне обвинение в отказе вернуться в СССР, как противоречащее фактам, совершенно отпадает.

С тех пор никаких новых требований о возвращении мне предъявлено не было. Мое обращение в Парижское Полномочное Представительство с просьбой о продлении паспорта осталось без ответа.

Сейчас я узнал из газет о состоявшейся 17 июля комедии заочного суда.

Принудив уехать из Софии, меня объявили «дезертиром». По произволу уволив со службы, объявили, что я отказался вернуться в СССР, игнорируя мое документальное заявление Сталину, что я никогда не отказывался и не отказываюсь вернуться в СССР. Мою лояльность объявили «переходом в лагерь врагов народа». В ответ на просьбу о продлении паспорта меня объявили вне закона.