Открытые письма - [7]

Несмотря на горестный и богатый опыт разнообразных писательских гибелей, газета отвергает необходимость внести в Устав Союза пункт об обязанности Союза защищать своих членов. "Такой пункт, - пишет газета, ставил бы Устав Союза Писателей над общегосударственными законами, обеспечивающими равную для всех советских граждан защиту от клеветы и несправедливости".

Да почему же непременно ставил бы над?Каждый местком каждого профсоюза имеет такие права - защищать своих членов, и это нисколько не ставит его над судом или прокуратурой, а лишь способствует общей борьбе с произволом и несправедливостью.

Но "Литературной Газете" столько же дела до справедливости, сколько и до литературы. У нее своя навязчивая идея: добиться, чтобы писатель А.Солженицын, а заодно и писатель В.Каверин, вступившийся за Солженицына, отмежевались от шумихи, поднятой на Западе вокруг их имен. Вокруг их писем: Солженицына - Съезду, Каверина - Федину. В письмах обоих писателей заключена неоспоримая правда, а правда, как известно, не превращается в кривду в зависимости от шумихи или от того, на какой именно волне она передана. Шуми или замалчивай, а правда останется сама собой. И не о шумихе должна думать в первую очередь газета, а о сущности дела: истинно ли то, что вызывает шум?

Я не спорю - это большое несчастье, большое унижение для нашего народа, для всех нас, получать собственное богатство из чужих рук. Но, чтобы избежать этого, есть одно-единственное средство: значительные произведения советской художественной литературы и советской общест-венной мысли надо печатать дома. И передавать по радиостанциям "Маяк" и "Юность". Тогда и читатель окажется духовно накормлен, и шумихи не будет, и заставлять писателей отрекаться и отмежевываться не станет нужды.

Упрекая К.Федина в том, что он, именно он, помешал напечатать "Раковый корпус" в "Новом мире", В.Каверин пишет:

"Это значит, что роман останется в тысячах списков, ходящих по рукам... Это значит, что он будет опубликован за границей. Мы отдадим его читающей публике Италии, Франции, Англии, Западной Германии, то есть произойдет то, против чего энергично и неоднократно протестовал сам Солженицын. Возможно, что в руководстве Союза писателей найдутся люди, которые думают, что они накажут писателя, отдав его зарубежной литературе? Они накажут его мировой славой, которой наши противники воспользуются для политических целей. Или они надеются, что Солженицын "исправится" и станет писать по-другому? Это смешно по отношению к художнику, который представляет собою пример поглощающего призвания, пример, который настоятельно напоминает нам, что мы работаем в литературе Чехова и Толстого".

Истину этих слов не заглушит ни шумиха на Западе, ни административный окрик "Литератур-ной Газеты".

"Редкий пример поглощающего призвания"... - точнее об А.Солженицыне не скажешь. Каждая из его вещей - словно свидетельство на каком-то незримом судилище, где он минуту назад принял присягу говорить "правду, одну лишь правду и всю правду".

Присягнул - собственной прожитой жизни, людям, с которыми вместе шел по жизненным путям.

Письмо Солженицына кончается так:

"Я спокоен, конечно, что свою писательскую задачу я выполню при всех обстоятельствах, а из могилы - еще успешнее и неоспоримее, чем живой. Никому не перегородить путей правды, и за движение ее я готов принять и смерть".

И такого человека "Литературная Газета" вздумала обучать ответственности!..

Ну разве не смешно?

27/VI - 4/VII 1968 года

ГНЕВ НАРОДА

...Москва. 1958. 1 ноября. Пастернак только что получил Нобелевскую премию по литературе. Писатели исключили его из Союза. На страницы газет хлынули письма трудящихся. "Правильное решение". "Лягушка в болоте". Экскаваторщики, нефтяники, инженеры, учителя, слесаря.

Я - в такси. За рулем нескладный мальчик лет девятнадцати. Узкоплечий, узколицый, малорослый, только руки, крутящие баранку, огромны.

Я сижу рядом с ним, а между нами, на сиденье, газета. Думать я могу только о Пастернаке. Речи писателей, статьи и письма в газетах и мой собственный грех: отсутствие мое там, в Союзе - когда его исключали - моя немота. Пытаюсь укрыться в стихи. В его стихи. Но и из его стихов на память идут только гибельные.

...На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси...

------------------------------------------

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути...

Это "Гамлет", чуть более десятилетия назад. А вот и давние, излюбленные мною с юности:

...Дай мне подняться над смертью позорной.

С ночи одень меня в тальник и лед.

Утром спугни с мочажины озерной.

Целься, все кончено! Бей меня влет.

Вот оно и сбылось. Целятся. Влет... Конец это уже или только начало конца?

И вдруг, как в дурной мелодраме - или, точнее, так, как бывает только в действительной жизни - шофер оборачивает ко мне свое узкое лицо:

- Читали, гражданочка? - Он скашивает глаза на "Литературную Газету". - Один писатель, Пастер, кажется, фамилие, продался зарубежным врагам и написал такую книгу, что ненавидит советский народ. Миллион долларов получил. Ест наш хлеб, а нам же гадит. Я, вот этими руками, - мы стояли под красным светом, и он на секунду оторвал руки от руля, - я на комбайне. Для него убирал хлеб. А он, гадина...