Открытые окна - [24]

И шумно вздыхает:

— Сплошное враньё… Это, правда, тот Макар… из компьютера?

— Правда, — оба киваем.

Мама говорит, точно оправдываясь:

— А сам и не Макар он оказался, и не товарищ вам. Ещё не известно, что там за семья… Отца нет, а мама… Какая там мама?

Я вспомнила женщину-гору в магазине и отвечаю:

— Нормальная там мама.

А наша мама — опять оправдывается:

— Только подумать — про космос что-то такое рассказывал! Мы с папой думаем: какой мальчик хороший! Вот бы Косте, мол, встретиться с таким мальчиком. А они тут дерутся стенка на стенку, с другой деревней. И вам заодно досталось…

Мама мотает головой. Всё, она теперь она снова уверена, что нам с Лёней дружить нельзя.

— Не надо вам, — говорит, — таких друзей.

И на меня кивает:

— А эта красотка с ним гулять пошла. Я-то думала, ну ладно у меня сын — разгильдяй, а дочка — моя радость, с дочкой никаких проблем я знать не буду. Думала, мы с тобой подружки будем…

И в её голосе я слёзы слышу.

Прошу:

— Мам, послушай меня…

Но мама не хочет меня слушать.

Она говорит:

— Ты так меня обидела, дочка! Я так люблю с вами гулять. И это так редко бывает… Мне хотелось, чтобы и ты, и Костя, вместе пошли… Не думала я, что ты можешь так меня обидеть.

Кто такой нерд?

Я долго плакала, накрывшись подушкой, и не могла уснуть.

Назавтра проснулась поздно. Окно было раскрыто настежь и совсем рядом галдели птицы, кто во что горазд. И цыплят слышно было, и кур, и воробьёв.

Мама давно ушла в Собакино. Анна Ивановна с Костей успели разлить варенье по банкам. Четыре банки стояли в ряд.

Костя сказал:

— Из-за тебя, Ленка, мама опять велела сидеть в этой ограде!

Но для меня главное было — что мама сердится на меня. И всё остальное было безразлично. В ограде так в ограде. Я только жалела, что Костя из-за меня тоже наказан. Мама бы нипочём не разрешила, чтобы мы гуляли поодиночке. Вдруг кто-то ещё надумает Костю поколотить? Мало ли, что кроме Лени и Шурки с Серёгой мальчишек здесь нет — крошка Макар не считается… А они трое сейчас работают.

Но нашей маме, когда она сердится, ничего не докажешь.

Мы стали думать, чем бы заняться во дворе. Тут вышла Анна Ивановна, сказала:

— Пойдёмте, я вам что-то покажу.

И повела нас в сад.

Я думала: что она нам покажет?

А она показала нам грядку и велела повыдёргивать из неё все сорняки.

— Да смотрите, — говорит, — не перепутайте с перцами! Сейчас я вам покажу, как различать…

Различать было легко. Листья у сорняков и у перцев совсем разные. Костя только два раза ошибся, а я ни разу. Мне кажется, ему просто скучно было разглядывать, где какие листья. И оттого, что ему было очень скучно, я ещё больше виноватой себя чувствовала.

В утешение Косте я сказала:

— Ничего, скоро уже вернёмся в город!

Костя ответил неохотно:

— И что?

— Как — что? — спрашиваю. — Будешь сколько хочешь играть в тазоголовых. И ещё в разные игры!

Костя плечами пожимает.

— А с кем играть? Макара больше нет, вместо него — Лёнчик этот, спортсмен. А Миша и Ли Джин оба написали мне, что я какой-то нерд.

— Кто, нерв? — переспрашиваю.

Костя говорит:

— Нерд. Или нёрд. Я точно не знаю, как читается. В общем, это такой человек… Зануда, что ли… Которому только бы учиться, ну и скучно с ним. Представь, они оба, не сговариваясь, мне это написали.

Я спрашиваю:

— А Рэт? Он же не думает, что ты зануда?

Костя говорит:

— Так он уже старый. Что, забыла?

Я удивилась:

— Ну и что? Если б не Грандсон, так ты бы ещё сто лет не догадался, что он старый!

Костя отмахивается:

— Так ведь Грандсон у него… И ему стало не до меня.

Да он ревнует, вот в чём дело!

Я хотела сказать, что этот Грандсон скоро уедет — снова в колледж. Или уже уехал. Так что Рэт никуда не денется — вспомнит друзей в Сети. И что ещё же Хью остаётся… Хотя, может быть, он вовсе не Хью. И не из Лондона, а например из Ливерпуля. Но нам-то — какая разница…

Но тут Костя в третий раз выдернул аккуратное растеньице с широкими ровными листьями, и я сказала:

— Эй, ты хоть смотри, что дёргаешь.

А Костя тогда поглядел на меня, подумал и говорит:

— Ленка, а ты что, влюбилась в Лёнчика?

— Кто, я? — спрашиваю.

А он кивает:

— Ну да.

Тут я растерялась вконец. Любовь — это когда вот так?

Нет же!

В классе девчонки иногда рассказывают мне свои секреты. И почти всегда секрет — в том, что в кого-то кто-нибудь влюбился.

Девчонки влюбляются в одноклассников — чаще всего в Мухина или в Симагина — или ещё в артистов.

А одна девочка, не скажу, кто, влюбилась в портрет, который висит у окна в кабинете биологии.

Таблички на портрете нет. Какой-нибудь биолог, из позапрошлого или поза-позапрошлого века. Мы не проходили его ещё, а спросить, кто это, она стесняется…

На биологии моя одноклассница любуется лицом с портрета и представляет, как она с вот этим длинноволосым человеком едет в старинном экипаже по старинной улице — на приём к английской королеве.

Она сама рассказывала мне, по секрету.

И я привыкла, что любовь — это секрет. Разве о ней можно вот так, прямо, спрашивать?

Я говорю Косте:

— Да ты в самом деле — нерд!

А если бы это не надо было держать в секрете, я бы, конечно, рассказала, как мы с Лёнчиком ходили в холмы и до чего же там красиво ночью.

И уж, конечно, про то, что Процион — это звезда-енот, и что Лёнчик может стать космонавтом, вполне. И кто бы спросил, отчего я так рада этому? Не я ведь сама смогу полететь в космос! И не Костя даже…