Открыто - [15]

Ты думаешь, ты такой вот один-единственный, такой вот медноногий смешной колосс, который хочет нырнуть в ее очи льдистые и спрятаться в рыжем танце ее волос. Что ты один молчишь ей срывным дыханием и молишься нецелованному лицу, что ты готов сгореть за ее порхание, за голоса крышесносную хрипотцу. Она ведь вечно вместе, всегда при свите, и она ведь пробежит по твоей золе. И самый ужас в том, что она действительно прекрасней всего прекрасного на земле.

И что тебе расскажешь - посуда вымыта, за окнами злые, темные пять утра, не вытянута, не вымотана, не вынута из рыхлого измочаленного нутра та нитка, нерв из зуба, живая, чуткая, свернувшаяся в горячий больной клубок, которую те, кто верят хоть на чуть-чуть в нее, смущенно в своих записках зовут «любовь». Который раз - и мимо, а нитка тянется и трется о бессмысленные слова, вот так ее когда-нибудь не останется - и чем тогда прикажешь существовать? Потом-потом-потом, а пока все пенится, барахтается у боли своей в плену, не трогай, пусть подсохнет, еще успеется проверить, дернуть заново за струну. И ты опять расплачешься, раскровавишь все, почувствуешь, как оно там внутри дрожит.

А вот сейчас ты выпрямишься. Расправишься. Войдешь в автобус. Встанешь. И станешь жить.

* * *

Здравствуйте, едьте к сетям рыбачьим, то есть, простите, к чертям собачьим, то есть, простите, к дитям и дачам, в общем, уже кто во что горазд. Едьте со всех городов и весей, ваши слова ничего не весят, ваш разговор неизменно весел, отрепетирован много раз.

Здравствуйте, то есть странствуйте, то есть едьте куда захотите, то есть прямо сейчас залезайте в поезд, благо для вас еще есть места. То есть на палубе в гордой позе, то есть бегите, пока не поздно, то есть по миру не только ползать, нервно шарахаясь по кустам.

Вот этот лес, в нем живут туристы, вот этот берег, пустой, бугристый, девочка, ты посмотри на пристань, тихим крестом ее осени. Девочка, у тебя билеты, будешь и в счастии, и в тепле ты, девочка, ты уплываешь к лету и не увидишь осени.

Мне же оставьте сентябрь-месяц, то есть, простите, октябрь-месяц, то есть, простите, ноябрь-месяц, в общем, на выбор оставьте мне месяц дождей и уютных кресел, месяц, который и сух, и пресен, месяц бессонницы и депрессий - месяц, который других темней.

Мне же оставьте… Меня оставьте, вы здесь отныне совсем некстати, все замирает, дожди на старте, поторопитесь, пошел отсчет, здравствуйте, ну так чего вы ждете, здравствуйте, я вам уже не тетя, я, как вы ввдите, на работе, быстро давайте, чего еще?

Жмитесь к стеклу капитанских рубок, мачта - не мачта, сосны обрубок, и не смотрите - я тонок, хрупок, вдруг я не выдержу, не смогу, если не справлюсь - ищите летом, будет несложно идти по следу - глупый прозрачный нелепый слепок на нерастаявшем зря снегу.

Мир исчезает с тяжелым боем, вот я стою теперь перед боем с нежной невнятной своей любовью и одиночеством впопыхах. Все разлетелись - куда угодно, милая, ты же теперь свободна, вот твоя целая четверть года - хоть запечатай ее в стихах.

В дом не зайдешь - пустовато в доме, все разбежались и каждый в доле, солнце распахивает ладони, дышит не-жаренным миндалем. Слышишь, твори, завывай, бесчинствуй, делай что хочешь, кричи речисто, воздух прозрачный и пахнет чисто, вроде как будто бы тмин да лен.

Может быть, стоило быть со всеми, там, где веселые бродят семьи, там, где в земле прорастает семя, там, где пушистый и теплый плед? К черту все глупые отговорки, там вдалеке завывают волки… Бог засмеялся легко и звонко, будто ему восемнадцать лет.

Что еще нужно - такая малость, просто уловка - а я поймалась, Бог засмеялся, земля сломалась, волки ушли, утекла река. Где я? Куда я? Отшибло память, крепко хватаюсь за божий палец, нужно держаться, я засыпаю на загорелых его руках.

Здравствуйте. Лучше не будьте с нами, с нами вы станете просто снами, теплым совочком воспоминаний, тающей искоркой в угольке. Здравствуйте, долго я вас встречаю, что ж вы стесняетесь, может, чаю? И улыбаюсь, не замечая Бога, заснувшего в уголке.

* * *

А мало слов не проще, чем слишком много, ведь в «много» можно слукавить, сплясать с глаголом, в обрывке текста холодно, мерзнут ноги, на круглой сцене стоишь, понимаешь, голым, ни вверх, ни вниз, скребешь позвоночник ногтем, прикроешь кожу - вылезет сердцевина, певец, сломавший звук на высокой ноте, Зази в Метро - непринято, нецивильно. Все ходят, тыкают пальцем, бормочут: «Хокку»… Да, танка, Танька на танке, ну звездануться, все хокку, хокку… им натрепать бы холку, а после чай и во что-нибудь завернуться. И ты на виду - неважно, минуту, час ли, общественного внимания хранитель. Солон говорит: «Пока не помрешь - несчастлив. Помрешь - напишут что-нибудь на граните».

За годом годы - сколько по ним ни ерзай, чем дальше, тем все более всем паршиво. Пойми, лисица, это уже серьезно - у Серой Шейки клювик острее шита. Потом собирать по снегу кровавый бисер, размазывать по поверхности грусть-кручину. Пойми, тупица, Маленький принц разбился, земля его слишком яростно приручила. Журавль больше не приглашает в гости, у журавля закончилось угощенье, он ест крупу, просроченную по ГОСТу, он полон зла, обиды и отвращенья… Ну что стоишь, неясно? За рыбу шекель… Мечтаешь да? О хлебе, тепле и крове… Беги скорее от полоумной Шейки, беги скорей, пожалуйста, я прикрою.