До обеда у стола и после обеда у стола. После ужина тоже. Темпоград задуман и приспособлен для работы, не для отдыха. Город комнатный, и воздух в нем комнатный — затхловатый, стерильный. Ветра не бывает, дождя не бывает. Солнца электрические, в условно-ночное время убавляют накал. Для отдыха гуляют здесь в парке, том самом, у Часов. Ну, теннис, волейбол. Театр самодеятельный, любительский. Фильмы все старые, новые же не появятся на Земле за одну ночь. Вообще нет новостей. Ощущение такое, как будто весь мир дремлет. Телевидение превращается в фотовыставку. Ведь каждая секунда — для Темпограда шесть минут, а много ли изменяется на экране за секунду? В Миланской опере примадонна тянет верхнее «ля». Смотри ей в открытый рот целый вечер. В Монреале наши играют с канадцами. Передача шайбы. Все замерли в нелепых позах. Падают, никак не упадут. Шайба лениво ползет в ворота, защитник тянется, видно, что не достанет. Нам видно. Так хочется взять ее пальцами, подать на клюшку.
Ну вот посмотришь на все это, усмехнешься — и назад, к столу. Написал страничку-другую, вышел проветриться. Глядишь, какие-то события произошли: защитник успел упасть, нападающий промахнулся, шайба отбита, ползет через все поле к другим воротам…
Чаще ходил я к Часам — вдохновляться. Глядел на своих героев, сам как бы взбирался с ними по лестнице открытия. К полуночи написал о мечтателе, к часу ночи о математике и фактоискателе, часам к трем добрался до Гурьянова. Потом начал все переписывать. Можно ли все сказать выразительнее? Можно, конечно. Но как?
Но вот наступила минута, когда я дошел до своего потолка. Чувствую: не улучшаю, начинаю портить. Мусолю, разъясняю, теряю свежесть. Вообще, притерпелся, не различаю, что хуже, что лучше. И надоело. Самому скучно, и скука сползает на страницы.
Значит, надо кончать.
Отработал сотню смен, сто раз спал, сто раз обедал.
На Часах 5 часов 37 минут…
О возвращении нет смысла рассказывать так же подробно. Все повторяется. В 5.52 вхожу в кабину Т-транспорта, слушаю советы автомата, ложусь, встаю. Все еще 5.52. Но теперь минуты бегут рысцой. Душ, одевание. В 6.09 выхожу в знакомый зал ожидания. Снисходительно гляжу на испуганные лица новичков и кидаю прощальный взгляд на кукольный город за стеклом со всеми его домишками, деревцами, скамеечками, как бы сделанными из спичек, с золочеными фигурками возле старинных настольных часов. Неужели я прибыл вот из этого игрушечного мира? Суетливым мурашом бегал по тем дорожкам? Неправдоподобно! Странновато и… грустновато.
Грустновато, потому что все наши дома мы покидаем с частичкой грусти. Оставляем прошлое. И себя оставляем в прошлом.
Выхожу на крышу, где дремлют аэротакси.
6 часов 22 минуты.
В 7.08 я дома. Заспанная жена с сомнением смотрит на мой потертый костюм.
— Где это ты изгваздался так? На голой земле ночевал, что ли? А рубашка-то! Наказание мое, неси скорей в мусоропровод. И борода? Откуда у тебя борода? За одну-то ночь?
Ну да, для нее только одна ночь прошла.
Но все объяснения — после. В мире обычного времени надо спешить.
Еще раз такси. Крыша редакции. Лифт. «Здрасте-здрасте» в коридоре.
В 9.00 кладу на стол редактора рукопись.
Обещанную. Эту.