Открытие природы - [9]

Он писал другу во Фрайберг, что отдал бы два года жизни за память о проведенном вместе времени{106}, и признавался, что провел в его обществе «сладчайшие часы своей жизни»{107}. Некоторые из этих писем, написанные в глухие ночные часы, пропитаны глубоким чувством и отмечены острым одиночеством. Страница за страницей Гумбольдт изливает в них душу, а потом просит прощения за такие «глупые письма»{108}. Назавтра он погружался в работу, и тогда все забывалось, и проходили порой недели, а то и месяцы, прежде чем он снова садился за письма. Даже те немногие, кто хорошо знал Гумбольдта, не могли разобраться, что он за человек.

Тем временем его карьера шла в гору, и круг его интересов становился все шире. Гумбольдт теперь также приглядывался к условиям труда шахтеров, которые каждое утро медленно спускались в недра земли. Для того чтобы повысить их безопасность, он изобрел дыхательную маску, а также фонарь, способный светить даже в самой глубокой шахте, бедной кислородом{109}. Пораженный невежеством рудокопов, Гумбольдт стал писать для них руководства, основал горную школу{110}. Догадавшись, что исторические документы могут оказаться полезными при разработке заброшенных или обедневших забоев, так как в них часто упоминались богатые рудные жилы и давно забытые находки, он посвящал недели расшифровке рукописей XVI в. о горных выработках{111}. Он работал и разъезжал с такой маниакальной скоростью, что некоторые коллеги считали, что у него должно быть «8 ног и 4 руки»{112}.

От нечеловеческого напряжения он в конце концов занемог, давно мучавшие его приступы жара и нервные срывы усилились{113}. По его мнению, объяснялось это переработкой и долгим нахождением в холодных глубоких шахтах. Но болезнь и чрезвычайно насыщенное рабочее расписание не помешали Гумбольдту издать две первые книги: трактаты о базальтах, разведанных им на берегах Рейна{114}, и о подземной флоре Фрайберга{115} – причудливой плесени и губчатой растительности в сырых углах горных выработок. Он сосредоточился на том, что можно было измерять и наблюдать.

В XVIII в. «естественная философия» – то, что мы назвали бы нынче «естественными науками», – постепенно отпочковалась от метафизики, логики и нравственной философии и превратилась в независимую дисциплину с собственными подходами и методологией. Новые направления естественной философии сами вырастали в отдельные дисциплины: ботанику, зоологию, геологию, химию. Эта углубляющаяся специализация позволяла сосредоточиваться на мелких подробностях, однако при этом остро не хватало обобщающего взгляда – того самого, который впоследствии станет отличительной чертой научного подхода Гумбольдта.

В то время Гумбольдт очень заинтересовался так называемым «животным электричеством», или гальванизмом, от имени итальянского ученого Луиджи Гальвани. Гальвани умудрился заставить сжиматься мускулы и нервы животных при приложении к ним различных металлов. Он предполагал, что нервы животных содержат электричество. Увлеченный этой идеей, Гумбольдт затеял длинный цикл экспериментов – 4000, в котором он резал, тыкал, колол, бил током лягушек, ящериц и мышей. Не довольствуясь опытами только на животных, он начал ставить эксперименты также на собственном теле{116}, всегда захватывая в поездки по Пруссии личные инструменты. По вечерам, когда его служебные обязанности были выполнены, он брал в руки разного рода электрические приспособления в арендуемых тесных комнатушках. Железные стержни, пинцеты, стеклянные блюдца и колбы, наполненные всеми видами химикатов, соседствовали на его столе с бумагой и пером. Скальпелем он делал надрезы у себя на руках и теле. Потом он осторожно втирал химикаты и кислоты в открытые раны или колол железками, проволочками или электродами свою кожу или засовывал их себе под язык. Любое ощущение, судорога, чувство жжения или боли аккуратно записывалось. Многие его раны воспалялись, и иногда под кожей проступали багровые рубцы. По его словам, он становился похож на «уличного оборванца»{117}, но при этом гордо записывал, что, невзирая на сильную боль, все идет «на славу»{118}.

В процессе своих опытов Гумбольдт заинтересовался одной из самых горячих тем научного мира: о понятиях органической и неорганической «материи» и о том, содержит ли та и другая «силу» или «активный элемент». Ньютон предлагал идею о фактической инертности материи, приобретающей остальные свойства по воле Бога. Однако те ученые, что были заняты классификацией флоры и фауны, были больше заинтересованы приведением хаоса к порядку, чем мыслью, что растениями и животными должны управлять иные, нежели неживыми предметами, законы.

В конце XVIII в. некоторые ученые уже ставили под вопрос эту механическую модель природы, указывая на ее неспособность объяснить существование живой материи. К тому времени, когда Гумбольдт начал свои опыты с «животным электричеством», все большее число ученых считали, что материя не безжизненна, что должна существовать сила, запускающая жизненную активность. По всей Европе ученые начали отвергать представления Декарта о животных как, по сути, о машинах. Французские врачи, как и шотландский хирург Джон Хантер и в особенности бывший профессор Гумбольдта из Гёттингена, ученый Иоганн Фридрих Блюменбах, – все начали формулировать новые теории жизни. Когда Гумбольдт учился в Гёттингене, Блюменбах опубликовал второе, дополненное издание своей книги «О формообразующем стремлении» (Über den Bildungstrieb)