Открытие - [98]

Борис Петрович размышлял, как заставить крутиться машину проекта? Надо было подтолкнуть геологов, чтобы они дали задание техникам, а потом и сами сели за геологическое обоснование проекта. Но пока здесь арифмометр не помогал. Виной всему был сегодняшний суд. Пока он не закончится, камералка будет работать вхолостую, это Борис Петрович понимал. Потом-то они наверстают все равно упущенное, но если об этом промедлении узнает Куликов — быть беде! Сейчас у него такое настроение, что судят вроде как их самих. А следовательно, надо крепить дисциплину и порядок. Трудом доказывать случайность Игорева преступления. А уж управление само позаботится о защите Игоря Бандуреева. И Куликов может даже прибегнуть к форме большого обращения с подписями. А пока надо работать — каждый должен оставаться на своем посту!

Борис Петрович строго оглядел своих однокашников и опять вцепился в ручку арифмометра. Энергичное клацанье разнеслось над столами.

«Эта машина придумана скорее не для счета, — подумал про арифмометр Женя, — а чтобы будить конторских засонь».

Он встряхнулся и сделал попытку сосредоточить внимание на геологической основе, разложенной перед ним на конторском столе. Но зрение рассеивалось, путались контакты толщ, индексы свит и поверх всего вставало укоризненное лицо Игоря с горько сомкнутой складкой рта, проступившими веснушками и первыми настоящими морщинами.

Вчера, ложась спать, думал, что утро вечера мудренее, проснется — и ясное сильное решение придет в голову. Но ничего не шло до сих пор. «Вот и получилось: с самым благим порывом оказался с Борисом Петровичем и Слоном, — соображал Женя. — Сиди, слушай теперь сладчайшую музыку арифмометра и подчиняйся Борису Петровичу! И не подумай сбежать на процесс! Какой смысл стоять в толпе и глазеть на остриженную макушку подсудимого! Разве что-нибудь изменится в приговоре от твоего присутствия на суде? Сиди, упирайся и больше не мельтеши! Попытался быть первой скрипкой среди своих и оскользнулся! А больше ничего не знаешь и не умеешь! Выходит, прав Борис Петрович — надо положиться на закон и продвигать открытие коренного золота, искупляя вину Игоря. Коротышка оказался самым прозорливым среди однокашников. И по праву назначен старшим по Большому Проекту.

Женя опять склонился над картой, пытаясь вызвать эффект перемещения на местность. Он научился уходить от конторской стрекотни в распадки, по которым летом продирался сквозь стланики, на гольцы, где залегают нестаявшие снега и дышишь, как рыба подо льдом от недостачи кислорода, на берега речек, где припадал к воде в последнем порыве, и она обмывала пот и рипудин[6] и налипший гнус с твоего лица...

Женя выбрал мысок, где был его первый табор на берегу Шаманки и где он выловил первого в жизни хариуса-марсовика, но тут алый клинышек лег на карту: заря пробила льдистые россыпи на окне. Было уже около десяти.

Женя представил, как собирается народ в здание нарсуда, как скрипят половицы под ногами, и изо ртов идет пар — какие печи могут натопить такое помещение?

Женя вздрогнул, огляделся, у кого бы взять покурить? Бросил курево ради Андрейки, чтобы не задымлять воздух в доме. А сейчас захотелось сильно затянуться дымом. Но курящий был только Слон. Однако вид его не предвещал добра. Слон напоминал большого обиженного ребенка. Он переживал, что Люся вышла из-под его контроля, советуется не с Куликовым, а с этим учителишкой. «Слишком я много дал воли ей, — читалось на обвислом лице Слона. — Что-то она там мудрит... Запижонилась. Не повернула бы свои адвокатские полномочия на суде против управления и лично Куликова по наущению этого Гарьки!»

«Не выйдет жизни у вас с ней, Слоник! — сказал ему взглядом Женя. — Слишком толстые уши! И еще ты по ним получишь как следует, подожди!»

Слон понял и кивнул: «Пойдем выйдем, поговорим!» Но Жене было не до открытого спора со Слоном. Он снова уткнулся в карту, похожую на цветную тельняшку. Но вместо шумящей речки и темных скал представился ему судья, зачитывающий обвинительное заключение. Ясно просвечивал парок, вырывающийся изо рта председателя: зал еще не нагрелся дыханием публики.

«У кого бы из соседних отделов разжиться папироской?» — встряхнулся Женя.

И вдруг дверь прираскрылась. Сразу же в камералке затих арифмометр, и все глаза уставились на входящего. Борис Петрович вскочил, одергивая костюм и поправляя очки. Мало ли какое начальство могло пожаловать в это утро к геологам в камералку! Все же пора бы и Куликову прийти с подписным листом.

Но в дверь просунулась голова Лилии Ивановны. Узел на затылке рассыпался, щеки пылали, точно она переколола все до одной чурки.

— Жень! — позвала Лилия Ивановна, кивнув остальным.

«С Андрейкой что-нибудь?» Женя в три прыжка оказался у двери.

Лилия Ивановна поймала его за руку и вытащила в коридор.

— Держи! — она сунула ему в руку знакомую скрученную тетрадку. — Семнадцать подписей в школе!

— Семнадцать... в школе? — забормотал Женя, разворачивая тетрадку Гарьки.

— Начиная с директрисы, кончая уборщицей, — добавила Лилия Ивановна. — Пришлось, правда, времени много потерять на уговоры. — Она смахнула бисеринки с ресниц. — Напортил Гарий Иосифович вчера, но ничего...