Открытая педагогика - [128]

* * *

После плохого урока настроение обычно угнетенное. И держится оно довольно долго. Но бывает и по-другому. Бывает, настроение быстро улучшается. Каким образом? А вот как. Сел за педагогическую тетрадь записывать урок и «схватил ошибку». (Выражение А. В. Эфроса). Вот же она. Даже не одна, а несколько. Одна ошибка методическая, другая — тактическая, третья — вообще чисто психологическая: давил на студентов (такое я называю «жлобской педагогикой»). В общем: век живи — век учись. Посидел за педагогической тетрадкой, проанализировал урок… решил: «Завтра нужно сделать так…» Глядишь — настроение и исправилось.

Приезжаешь на преподавание. Ну, скажем, в Варшавскую театральную академию. Первые уроки… Вещаешь старые истины. Например, «физическая жизнь — это начало всех начал…», «Этюд — это главный инструмент артиста…», «Надо открывать зрителю свою внутреннюю жизнь…» и прочее и прочее. Вдруг чувствуешь — сопротивление. Чувствуешь, не убедил, чувствуешь, не понимают, холодны, гаснут…

Что делать? Только ли дело в отсталости, заскорузлости студента. А, может, надо и самому что-то пересмотреть, усомниться в своих постулатах, в старых формулировках, в последовательности обучения? А Язвительно ли физическая жизнь — это то, с чего надо начинать? А действительно ли душу артиста можно распахивать только этюдом? А действительно ли надо доверять зрителям свои интимные переживания?.. Нужно по-честному поставить перед собой вопросы. Нужно по-настоящему во всем этом усомниться! И отказаться от некоторых своих идей или их наново обосновать.

* * *

Иногда чувствуешь свое педагогическое бессилие: и сам процесс обучения идет как-то бестолково, и результат убогий. Но бывает, что вдруг начинаются чудеса: студенты вырываются на новый уровень, подтверждают свою талантливость, мощно импровизируют. Тогда испытываешь прилив радости, и тогда тебя посещает гордая мысль: а ведь мы их, наверно, правильно учим!

* * *

Перечитываешь иногда свои в разное время написанные педагогические заметки и поражаешься: сколько противоречий! Невольно лезет в голову пушкинское:

Пересмотрел все очень строго; Противоречий очень много.

А ведь эта «самокритика» возникла у него в «Онегине» — в таком цельном, в таком живом… Разумеется, с Пушкиным мы не сравниваемся, но (льщу себя надеждой), может быть, и наши противоречия — суть отражения живой жизни, живой педагогики.

ИЗ ПРОШЛОГО

В этом разделе публикуются материалы из педагогического опыта, педагогического наследия крупнейших мастеров отечественной театральной педагогики, с которыми мне посчастливилось в свое время работать — с Аркадием Иосифовичем Кацманом (1921–1989) и с Львом Абрамовичем Додиным. Замечу, что педагогическое сотрудничество с этими двумя выдающимися педагогами как раз и предшествовало возникновению нашей мастерской. Так что читатель, возможно, увидит в этих заметках некие педагогические истоки и некие переклички с нашей практикой и воззрениями.

НА УРОКАХ А. И. КАЦМАНА

Прошло два года со дня смерти Аркадия Иосифовича Кацмана[51]. Я попытаюсь мысленно вновь побывать на его уроках, посидеть с ним рядом у педагогического стола, подумать.

Разумеется, я не претендую ни на какую «концепцию» педагогического творчества, тем более, на концепцию творческой личности А. И. Кацмана. Просто попробую вспомнить кое-что из того, что было, не боясь отразить в этих воспоминаниях даже какие-то противоречия творческой методологии или практики А.И. Во-первых, это субъективно, лично мне какие-то вещи кажутся противоречивыми, а на самом деле это, может быть, и не так, а, во-вторых, лучше правдивые воспоминания о человеке со всеми живыми нюансами, чем поверхностная легенда. Порою легенда бывает равнодушна.

Я был рядом с А. И. Кацманом четыре с лишним года, с марта 1985 по июнь 1989 года. Хорошо помню первый наш разговор 7 марта 1985 года, когда, приглашая меня, как он выразился, «поработать» на его курсе, А.И. великодушно говорил о «тандеме». Но, разумеется, ни о каком тандеме речи не могло быть, — он был таким мощным и таким по праву полным руководителем курса. Какой уж там тандем! Что не исключало споров о каких-то творческих проблемах. Великое спасибо ему за то, что он допускал эти споры, создавая дискуссионную атмосферу.

Он всегда придавал большое значение «Началу»: началу урока, началу первого тура вступительных экзаменов, началу курсового зачета и т. д.; придавал этому особое значение, волновался перед «Началом», заставлял себя волноваться перед «Началом», заставлял других волноваться, «провоцировал» начальное волнение и т. д. Вспоминаю, как перед уроком он «со свитой», с нами — педагогами, движется по нашему узенькому институтскому коридору мимо ректората, мимо партбюро, и вот мы уже подходим к лестнице, поднимаемся на первую площадку… Там, наверху, на третьем этаже, — уже суета, слышен гонг… Мы поднимаемся выше… Слышатся какие-то крики, шепот: «Идет… идет… идет». И вот мы подходим к двери в 51-ю… Тут, как правило, стоит много гостей, которые пришли на урок Кацмана. А.И. торжественно стучит в дверь, там иногда просят «еще, еще минутку», он улыбается, разводит руками, поворачиваясь к гостям, мол, вот такие-сякие, но при этом испытывает удовольствие, предвосхищая, что там придумано что-то интересное, что-то важное, ну пусть, мол, возьмут еще две-три минуты…