Открыть ящик Скиннера - [29]

Все это случилось, когда Розенхану было под сорок; он был лысым, могучего сложения мужчиной, известным своими розыгрышами и гостеприимством: на вечеринки у себя дома он приглашал по пятьдесят человек. Он обожал щедрое угощение и в конце концов установил на своей кухне две посудомоечные машины, чтобы не возиться с тарелками.

Приятельница и коллега по Стэнфордскому университету Флоренс Келлер говорит о Розенхане:

— Дэвид — единственный известный мне человек, который расширил свой дом после того, как дети отправились в колледж, — чтобы устраивать более многолюдные вечеринки. — Потом Келлер добавляет: — Он здорово умел управляться со словами, но вы никогда не чувствовали, что в самом деле его знаете. Он всегда оставался в маске.

Да, так оно и было.

Действительно, мы часто стремимся обнаружить в других те самые тенденции, которые чувствуем в себе. Поэтому, должно быть, Розенхан испытывал определенное злорадство, когда в начале 1970-х годов написал статью, описывавшую его эксперимент с псевдопациентами, — статью, взорвавшую, как бомба, мир психиатрии, лишая ее статуса. «Что значит быть нормальным человеком в сумасшедшем доме» была напечатана в престижном научном журнале «Сайнс», что довольно забавно, поскольку Розенхан подвергал сомнению саму достоверность науки, по крайней мере в приложении к психиатрии. В первых же абзацах он высказал свою основополагающую мысль: диагноз связан не с пациентом, а с контекстом, и любой диагностический процесс, столь легко приводящий к многочисленным подобным ошибкам, не может считаться надежным.

«Сайнс», журнал, выходящий по сей день, имеет тираж примерно в шестьдесят тысяч. Обычно, насколько я могу судить, познакомившись к настоящему времени со многими номерами, передовая статья вызывает некоторый анемичный отклик — несколько совершенно беззубых писем. За статьей Розенхана, однако, последовал целый шквал пламенных посланий, содержащих иногда весьма забавные аргументы. Розенхан оскорбил психиатрию как науку и тем самым побудил многих американских психиатров поднапрячься и проявить острый интеллект, скрывающийся за их несколько сомнительными утверждениями. Вот некоторые их высказывания:

Большинство врачей не считают пациентов, обращающихся к ним за помощью, лжецами; поэтому они, конечно, могут быть введены в заблуждение. Было бы возможно провести исследование, при котором пациенты, обученные симулировать признаки инфаркта миокарда, получили бы соответствующее лечение только на основании их слов (поскольку данные электрокардиограммы не дают возможности поставить диагноз), но было бы глупостью из данных такого исследования делать вывод о том, что заболевания как такового не существует, диагноз — ошибочный ярлык, а «болезнь» и «здоровье» — понятия, существующие только в головах врачей.

Псевдопациенты не вели себя нормально в приемном покое. Будь это иначе, они подошли бы к дежурной сестре и сказали: «Понимаете, я здоровый человек, который попытался выяснить, смогу ли я попасть в лечебницу, притворяясь сумасшедшим. У меня получилось, и я был госпитализирован, а теперь я хотел бы, чтобы меня выписали».

А вот отрывок из моего любимого письма:

Если бы я выпил кварту крови, скрыл это и обратился в приемный покой любой больницы с жалобами на кровавую рвоту, поведение персонала было бы совершенно предсказуемым. Если бы мне поставили диагноз «язва желудка» и назначили соответствующее лечение, сомнительно, что я смог бы убедительно утверждать, будто медицина не знает, как диагностировать соответствующее заболевание.

Роберт Спицер, тот самый бодрый психиатр, знаток психоанализа, занимавший престижный пост в Институте биометрии Колумбийского университета, был в числе самых встревоженных статьей Розенхана ученых. Письма в редакцию он писать не стал. Он написал две статьи — тридцать три страницы насыщенной и логичной прозы, — развенчивающие полученные Розенханом результаты.

— Вы читали мои ответы Розенхану? — спрашивает он меня при телефонном разговоре. — Они ведь блестящи, не правда ли?

Спицер говорит о многом, но главное — он защищает достоверность психиатрии и ее диагностики, доказывает ее надежность как научной, медицинской процедуры.

— Я верю в медицинскую модель психиатрии, — говорит он мне; это означает, что он считает психические заболевания в целом такими же, как болезни легких или печени, и нуждающимися в таком же подходе; он полагает, что в один прекрасный день психические отклонения будут поняты в терминах тканей и синапсов и мозг перестанет быть тем черным ящиком, которым является сейчас.

«Так каковы же результаты? — писал Спицер, опровергая оппонента. — По словам Розенхана, все пациенты при выписке получили диагноз «в состоянии ремиссии». Что такое ремиссия, известно: это значит — без признаков заболевания. Таким образом, все психиатры явно признали, что псевдопациенты были, как это называет Розенхан, „нормальны“».

Спицер приводит еще много доводов в пользу достоверности психиатрии как отрасли медицины. После чтения статей Спицера и писем в ответ на публикацию Розенхана я обнаруживаю, что начинаю колебаться. С одной стороны, исследование не было безупречным. Если бы я выпила кварту крови и меня рвало ею в приемном покое… значит, все-таки психиатрия, должно быть, не так уж отличается от других медицинских направлений. Однако погодите-ка минутку. В случае с кровью меня не продержали бы в клинике пятьдесят один день, да и кровь — это вам не «плюх». Я хочу сказать, кровь — гораздо более убедительное свидетельство; я качаюсь как на качелях: нормальность — ненормальность, достоверность — недостоверность…