Откровенные записи Кости Хубова - [5]

«В чем же выбор?» — мелькнуло в голове. Пораженный этой простой мыслью, я как дурак спросил у людей, тоже пришедших голосовать:

— В чем же выбор? Между кем и кем выбирать?

Все они до одного отшатнулись от меня. Член избирательной комиссии прикрикнул:

— Молодой человек, кончайте рассуждать! Идите и голосуйте.

— Но если это выборы, между кем и кем выбирать? — Я понял, что выгляжу полным идиотом и в отчаянии порвал свой бюллетень на глазах у всех.

По выходе из школы меня нагнали два человека, потребовали паспорт, потом затолкали в милицейский «газик», отвезли в милицию. Учинили допрос. Выписали данные из паспорта. И отпустили уже ближе к ночи, пригрозив, что посадят за тунеядство.

Позже я понял, что с этого момента путь в университет или в какой‑либо вуз мне заказан. И на работу, кроме как сторожем, истопником или дворником, не устроишься.

Так я попал в категорию тунеядцев.

В результате меня, конечно, загребли в армию.

Монголия, бронетанковая часть. Летом раскалённая от жары броня, зимой морозы под сорок градусов. Резко континентальный климат, как учили в школе.

Единственно в чем повезло — с сослуживцами. Одним из солдат моего взвода был Вася Бугров. Из семьи потомственных циркачей–дрессировщиков. Он‑то после демобилизации и пристроил меня жонглёром в свою труппу.

Зарабатывал я ничтожные деньги. Зато получил возможность странствовать с цирком по России. И отныне обладал трудовой книжкой, доказывающей, что я не тунеядец.

6

Я часто упоминаю о заглядывающихся на меня женщинах.

Ещё учась в восьмом классе, стал замечать: меня как‑то особенно выделяет наша очкастая директриса. То погладит по всегда длинным вьющимся волосам, то зазовёт к себе в кабинет, усадит на диван и сама усядется рядом, вплотную. Несёт всякую чушь о том, что я должен хорошо учиться. Тяжело дышит. Приглашает к себе домой.

И мне становилось страшно.

К тому времени некоторые соученики уже познали то, что называется «секс». Я был нисколько не лучше и не хуже других. Меня тоже мучительно тянуло к девушкам. Но вот проклятье! Я не мог, не хотел, не полюбив, заниматься с кем бы то ни было этим делом.

Позже, уже после армии, сыграл свою роль один, может быть, и смехотворный на чей‑то взгляд случай. Как‑то нестерпимо жарким июльским днём я встретил на улице Отара Беридзе, облизывающего эскимо. Он потряс меня сообщением о том, что сдал вступительные экзамены и принят в самый престижный вуз страны — МГИМО, Московский институт международных отношений.

Его отец работал, кажется, во Внешторгбанке.

И ещё потный увалень поведал о том, что победил в себе робость по отношению к «чудным созданиям», хвастался участием в каких‑то оргиях и утверждал, что отныне способен соблазнить любую женщину.

«Они любят не нас, а наши деньги», — заявил он с отвратительным самодовольством.

Не знаю, как это я поддался на уговоры составить ему компанию — на несколько дней поехать купаться в озере в Смоленской области. Там был пионерлагерь, которым руководил один из его многочисленных родственников.

На следующее утро поездом выехали в Смоленск. Оттуда рейсовым автобусом добрались до лагеря. Была середина знойного дня. Озеро окружал сосновый лес. В лесу стояли безмолвные корпуса, где спали дети. Был «мёртвый час».

Оказалось, начальник лагеря тоже спит.

Ожидая, пока он проснётся и нас разместит, мы уселись под соснами невдалеке от лагерной кухни. Там под навесом среди ящиков из‑под продуктов стояли бидоны. И раскладушка, на которой под простынёй разметалась во сне какая‑то пышнотелая тётка.

— Наверное, повариха, — сказал, поднимаясь, Отар. — Сейчас она станет моей!

Я содрогнулся. И пока он решительно направлялся к раскладушке, стал ждать скандала.

Отар подошел к разморенной духотой спящей, откинул простыню и полез на тётку, одновременно сдирая с себя джинсы.

— Ужас! — вскричала она. — Кошмар!

Но он уже делал своё обезьянье дело, а она всё бормотала:

— Ужас! Кошмар! Кошмар! Кошмар! Ужас!

Меня замутило. Я встал, пошел к озеру.

7

По–моему, мир загнивает. Или так было всегда?

Мы с отцом жили в одной из двух комнат у бабушки и дедушки. Возвращаясь из своих киноэкспедиций, он не упускал случая пойти на ипподром. Однажды втайне от бабушки с дедушкой взял с собой и меня.

Я сидел на трибуне среди тысячной галдящей толпы. Ничего не понимал в этих «рысистых испытаниях». Но было ясно, что любителей бегов интересуют не лошади, а выигрыш в тотализаторе. Отец с программкой в руках всё время бегал к кассам делать ставки. Оставлял меня одного.

Рядом тусовалась компания подростков с испитыми лицами. Братва потрошила явно украденный у кого‑то бумажник. Поймав мой взгляд, старший из них не побоялся похвастаться:

— Прошлись по карманам какого‑то иностранца. Ещё вот часы сняли. Купи!

— Денег нет, — отмахнулся я.

Это была сущая правда. Отец и в этот раз проигрался. Поехали домой. Еле набралось мелочи на метро.

Снова мутило. От всего, что меня окружало. От того, что мы с отцом несчастны.

8

Если смотреть правде в глаза, я фактически жил на иждивении у бабушки с дедушкой. На их пенсию. Отец, как нетрудно догадаться, свою зарплату проигрывал и пропивал.

Нужно, чтобы человеку светило хоть какое‑то будущее. У меня его не было. Постоянно меняющийся график цирковых гастролей не давал возможности устроиться на постоянную работу хотя бы дворником. А цирк бросать я не хотел. Он давал ощущение свободы, пусть иллюзорное. Вся труппа относилась ко мне хорошо. Я уже упоминал о том, что дрессировщица собачек Луиза (тайно влюблённая в меня) подарила очень дорогого щенка королевского пуделя. На день рождения. Мне исполнилось тогда двадцать лет.