Откровенно - [170]

Как-то раз, когда я проходил по зданию для старшеклассников, меня остановил пятнадцатилетний паренек — застенчивый, круглощекий, с выразительным взглядом. Он спросил, можно ли поговорить со мной с глазу на глаз.

— Конечно, — ответил я.

Мы зашли в зал.

Он не знал, с чего начать, и я посоветовал ему начать с начала.

— Год назад в моей жизни все переменилось, — проговорил мальчик. — Умер мой отец. То есть его убили. Вы понимаете, да?

— Мне очень жаль.

— После этого я совсем растерялся. Я не знал, что делать.

Его глаза наполнились слезами.

— А потом пришел сюда, в школу. И здесь нашел себя и обрел надежду. Эта школа подарила мне жизнь, мистер Агасси. И поэтому я ждал, пока вы здесь появитесь, а когда вас увидел, я должен был сказать это вам — ну, вы понимаете, да? Спасибо за все!

Я обнял мальчишку и сказал, что это я должен благодарить его.

В СТАРШИХ КЛАССАХ в нашей школе ребят ориентируют на продолжение обучения в колледже. Ученикам постоянно повторяют: «Школа для вас — лишь трамплин. Не расслабляйтесь, ваша главная цель — колледж». На случай, если кто-нибудь об этом забудет, есть много способов напомнить о продолжении учебы: плакаты колледжей висят на стенах; главный коридор школы носит название Колледж-стрит… Металлическим воздушным мостом между двумя зданиями до сих пор никто не пользовался и не будет, пока наши первые выпускники не получат дипломы и не поступят в колледж. И вот тогда выпускники перейдут по этому мосту в секретную комнату, где запишут свои имена в Главной школьной книге, оставят наказы для следующего выпуска и будущих поколений. Я собираюсь обратиться с речью к первому выпускному классу. Мысли об этой речи не дают мне покоя, мы с Джей Пи и Джилом уже вовсю работаем над ней.

Главной темой выступления должны стать противоречия. Друзья говорят, что мне стоит освежить в памяти слова Уолта Уитмена:

— Я противоречу сам себе? Прекрасно, значит, я противоречу сам себе.

Раньше я не предполагал, что подобная точка зрения имеет право на существование. Теперь же руководствуюсь ею, она — моя Полярная звезда. Вот об этом я и расскажу моим ученикам. Жизнь — это теннисный матч между полными противоположностями, в ней соседствуют победа и поражение, любовь и ненависть, открытость и скрытность. Чем раньше осмыслишь этот болезненный факт, тем лучше — останется лишь осознать эти противоположности внутри себя. Если не сможешь совместить их или примирить, просто прими их и живи дальше. Единственное, чего делать ни в коем случае не следует, — игнорировать их.

Какой еще мыслью я могу поделиться с выпускниками? Чему еще их может научить тот, кого выгнали из девятого класса?

— ДОЖДЬ КОНЧИЛСЯ, — говорит Штефани.

— Давай, поехали! — отзываюсь я.

Она натягивает теннисную юбку, я влезаю в шорты. Мы едем на общественный корт на другом конце улицы. В магазинчике со всякими мелочами для тенниса девчушка за прилавком читает журнал со светскими сплетнями. Подняв на нас глаза, она чуть было не выпускает изо рта жвачку.

— Привет, — обращаюсь к ней я.

— Привет.

— У вас открыто?

— Да.

— Можно арендовать корт на один час?

— Гм. Да.

— И почем?

— Четырнадцать долларов.

— Хорошо.

Я отдаю ей деньги.

— Идите на центральный корт, — приглашает она.

Мы спускаемся вниз, в мини-амфитеатр, к синим теннисным кортам, окруженным металлическими скамьями для зрителей. Ставим наши сумки рядом, начинаем растягиваться, постанывая и подшучивая друг над другом, вспоминая, как давно обоим не приходилось этого делать.

Я шарю в сумке в поисках напульсников, бинтов, мячей.

— Тебе какую сторону? — спрашивает Штефани.

— Вот эту.

— Я так и знала.

Она мягко бьет справа. Я, скрипя, как Железный Дровосек, неловко дотягиваюсь до мяча и отбиваю. Мы вежливо, аккуратно обмениваемся ударами, и вдруг Штефани бьет слева в линию, и мяч, сорвавшись с ее ракетки, гудит, словно проходящий мимо скорый поезд. Я бросаю на жену убийственный взгляд, говорящий: ага, значит, так мы будем играть?

Она делает свой фирменный резаный удар мне под левую руку. Сгибаю колени и отбиваю мяч, вложив в удар все свои силы.

— Этот удар оплатил нам немало счетов, дорогая! — кричу я.

Она, улыбнувшись, сдувает прядь волос со лба.

Наши плечи развернулись, мышцы разогрелись. Темп игры увеличивается. Бью по мячу сильно, чисто, моя Штефани — тоже. От простого обмена ударами мы постепенно переходим к борьбе за каждое очко. Она неудачно бьет справа, я с криком отбиваю слева — и посылаю мяч в сетку.

Впервые за двадцать лет мне не удался удар слева. Смотрю на мяч, лежащий у сетки. Меня раздражает поражение. Я говорю Штефани, что расстроен, чувствую, что слегка злюсь, но затем начинаю хохотать. Штефани тоже смеется, мы возвращаемся к игре.

С каждым ударом она выглядит все более счастливой: голень не тревожит ее, значит, в Токио все пройдет прекрасно. Штефани не беспокоится о своей травме, теперь мы можем играть по-настоящему. Игра так захватывает, что мы не замечаем начавшийся дождь. Когда появляются первые зрители, мы не видим и их.

Люди подходят один за другим, толпа становится все больше. На трибунах появляются все новые и новые лица. Похоже, зрители звонят по телефону своим знакомым, а те — своим, сообщая: Агасси и Граф играют ради удовольствия здесь, на общественном корте. Как Рокки Бальбоа и Аполло Крид