Откровенно - [12]

1

МНЕ СЕМЬ ЛЕТ. Я разговариваю сам с собой, потому что страшно и, потом, больше нет никого, кто хотел бы меня выслушать. Я шепчу себе под нос: «Брось, Андре, сдавайся! Положи ракетку и уходи с корта, прямо сейчас. Иди-ка домой, съешь что-нибудь вкусненькое. Поиграй с Ритой, Фили или Тами. Посиди с мамой, посмотри, как она вяжет или складывает пазл. Разве это не здорово, Андре? Просто уйти и никогда больше не играть в теннис?»

Но я не могу. И не только потому, что отец потом будет гонять меня ракеткой вокруг дома. Что-то глубоко внутри меня — в животе, в мускулах — не дает сделать это. Я ненавижу теннис, ненавижу всем сердцем, и все же продолжаю играть, играю все утро и весь день, потому что у меня нет выбора. Неважно, насколько мне хочется бросить, — не сделаю этого. Я продолжаю уговаривать себя остановиться и все-таки по-прежнему играю, и эта двойственность, это противоречие между тем, чего я хочу, и тем, что я делаю, составляет суть моей жизни.

В какой-то момент моя ненависть к теннису сосредоточилась на «драконе» — машине, подающей мячи, модифицированной моим изрыгающим огонь папой. Угольно-черный, на больших резиновых шинах, с надписью PRINCE, напечатанной большими белыми буквами, мой дракон, на первый взгляд, ничем не отличается от тех машин, которые имеются в каждом загородном клубе. Но на самом деле он — живое, дышащее существо, будто сошедшее со страниц книжки комиксов. У дракона есть мозг, сила воли, злое сердце и ужасный голос. Засасывая в свое чрево очередной мяч, он тошнотворно чавкает. Когда в его глотке растет давление, он стонет, а когда мяч медленно падает ему в рот — пронзительно взвизгивает. Затем вдруг звук становится пронзительным, как у машины по изготовлению сладостей, проглотившей Августа Глупа в фильме «Вилли Вонка и шоколадная фабрика»[7]. А когда он, тщательно прицелившись, выпускает в меня мяч со скоростью 170 километров в час, ревет так, что кровь стынет в жилах. Я постоянно вздрагиваю.

Папа нарочно сделал дракона таким ужасным. Он приделал ему длиннющую шею из алюминиевой трубы и маленькую алюминиевую головку, которая отскакивает назад всякий раз, как дракон испускает очередной заряд. Он даже сделал его выше на несколько футов и установил прямо перед сеткой, так что дракон возвышается над моей головой. Мне семь, но я мал для своих лет, а выгляжу еще меньше — из-за того, что постоянно сжимаюсь от боли, а также из-за стрижки «под горшок», которую мне делает отец каждые два месяца. Когда я стою перед драконом, кажусь себе просто крошечным. Совсем крошечным и беспомощным.

Отец хочет, чтобы дракон был выше меня не только для того, чтобы я относился к нему с вниманием и почтением. Он хочет, чтобы мячи из пасти дракона падали мне под ноги, будто с самолета. Такая траектория не дает мячу отскочить на площадку: если я не поймаю мяч влет, он подпрыгнет над моей головой. Но и этого отцу мало. «Бей раньше, — кричит он, — бей еще раньше!»

Мой отец кричит все по два раза, а иногда и по три или даже по десять. «Сильнее, — орет он, — сильнее!» Но зачем? Неважно, насколько быстро и сильно я ударю по мячу, он все равно вновь прилетит ко мне. Каждый мяч, отправленный мной за сетку, присоединяется к тысячам уже рассыпанных по корту. Не сотням — именно тысячам. Они катятся на меня бесконечной волной. Мне некуда ступить, негде развернуться. Куда ни шагнешь — всюду мячи, но наступать на них нельзя, потому что отец не выносит этого и кричит так, будто я раздавил ему глаз.

Каждый третий мяч, вылетая из пасти дракона, ударяется о другой, уже лежащий на площадке, и летит в непредсказуемом направлении. Я улавливаю его движение в последнюю секунду, быстро бью и отправляю за сетку. Я знаю, что у меня прекрасная реакция. Знаю, что немногие дети в мире могли бы уловить, куда летит такой мяч, и отбить его. Но для меня это — не предмет гордости, на признание мне рассчитывать не приходится. Каждый удачный удар — нечто само собой разумеющееся, каждая ошибка — катастрофа.

Папа говорит, что если я отобью 2500 мячей за день, то за неделю это будет уже 17 500 мячей, а к концу года — около миллиона. Отец верит в математику. Он говорит, что цифры не могут врать. Ребенок, отбивший за год миллион мячей, станет непобедимым.

«Бей раньше, — кричит он. — Черт возьми, Андре, бей раньше! Ближе к мячу, ближе!»

Теперь он сам подошел ближе, кричит прямо в ухо. Недостаточно отбивать все, чем стреляет в меня дракон; отец хочет, чтобы я был быстрее и сильнее дракона. От этой мысли я впадаю в панику. Говорю себе: «Ты не можешь победить дракона! Как можно победить того, кто никогда не останавливается?»

Если подумать, дракон похож на моего отца. Только отец еще хуже. По крайней мере дракон стоит прямо передо мной. А отец всегда стоит сзади. Я не вижу его, лишь слышу, как он орет мне в ухо, днем и ночью. «Подкручивай сильнее! Бей сильнее! Бей сильнее! Не в сетку! Черт возьми, Андре, никогда не бей в сетку!»

Ничто не способно разъярить отца сильнее, чем попадание в сетку. Он раздражается, когда мяч летит вбок, кричит, когда я забрасываю его за заднюю линию. Но, если я ударил в сетку, у него просто пена на губах выступает. Ошибки — одно дело, но сетка — совершенно другое. Отец снова и снова повторяет: «Сетка — твой главный враг».