Откровения секретного агента - [63]

— А вы каждую неделю по три литра спирта покупаете в лавке у араба. По пятьдесят пиастров за литр, и делаете из него водку. Зачем?

Я сказал наобум, чтобы досадить полковнику, хотя сам никогда не видел, чтобы Рудой покупал спирт. Но это делали все военспецы, добывая алкоголь по дешевке. Я не ошибся, Рудой не был исключением. Своей осведомленностью я его сразил. Но я плохо знал этого службиста, у него была натура скорпиона. По восточной притче, скорпион решил переправиться через Нил, но плавать не умел. Он попросил лягушку, чтобы она его перевезла.

— Ты ведь меня ужалишь, — сказала лягушка.

— Тогда я утону.

— Логично, — ответила лягушка и повезла скорпиона на другой берег. Скорпион едет и думает: «Укусить лягушку или нет?.. Укушу — утону, а не укушу — меня перестанут уважать» — взял и укусил…

Рудой настучал на меня Пожарскому. А разбирался со мной Шеин. Когда я рассказал ему про идиотизм полковника, он весело смеялся, и крылатая фраза Рудого «Высыпуемое равно досыпуемому» пошла гулять по советской колонии. Не смеялись над этим лишь члены высшего офицерского корпуса: полковник полковнику глаз не выклюет. Когда меня спрашивали об этом, я обязательно добавлял про поломанный позвонок Рудого.

С этого дня я редко видел полковника, и каждый раз при встрече на его лице вспыхивала торжествующая усмешка. Это говорило о его победе надо мной, переводчиком у него я больше не работал — так решил советник-посланник, а полковник приписал эту заслугу себе.

Затем была запоминающаяся встреча с женой полковника Рудого, такой же поганкой, как и он сам. Имя у нее было романтическое Алина Венедиктовна.

Как-то после полудня, когда уже спал зной и слегка тянуло свежестью с Нила, я прогуливался по Фуаду — центральной улице Каира. На каждом шагу пестрели стеклянные витрины магазинов и магазинчиков. Еще не зная, куда направить свои стопы в поисках какого-нибудь приличного иностранца, я свернул в узкую улочку и сразу услышал русскую женскую речь. Женщина говорила властным требовательным тоном, и другие женские голоса одобрительно ее поддерживали:

— Больше килограмма в руки не давай, ты, образина!

Это было уже что-то родное из советского быта, переброшенное сюда носителями наших традиций.

Я подошел к магазинчику: десятка два упитанных русских дамочек обступили худого, неопределенного возраста араба, а по терминологии одной из мадам, образину, который над чем-то колдовал. Он наклонялся вниз, доставал, взвешивал, а очередь, наша добротная советская — других иностранцев там не было — гудела и чего-то злилась. Заглянув через плечо одной из женщин, от которой несло «Кремлем» и потом, я увидел, что так взволновало их: «образина» торговал серебристой атлантической селедкой, вылавливая ее голыми руками прямо из бочки.

— Откуда взялась здесь селедка? — удивился я появлению такого дефицита.

Мне сейчас же рассказали детективную историю про рыбу: как в Александрии сбросили с буксира на берег бочку, а потом кто-то решил отправить ее в Каир. Из чего родилась эта байка — осталось тайной, но факт был налицо — селедкой торговали.

Одна молодящаяся особа с волосами-паклей наткнулась на эту селедку и принесла на виллу целых три килограмма. Тогда все женское стадо устремилось сюда. Хватали, кто сколько мог ухватить: цена-то бросовая — всего четверть фунта за килограмм.

Я тоже встал в очередь, хоть к селедке равнодушен, но хотелось кому-нибудь сделать приятное, угостив великолепной закуской. Выяснилось, правда, что селедки — всего одна бочка. Вот тут-то и раздался предупредительный «выстрел»:

— Тебе сказали, «черномазый», чтобы отпускал по килограмму! — Из числа последних в очереди выдвинулась мадам весом килограммов под девяносто, с перманентом на голове и в сарафане, который плотно облегал все эти килограммы.

Араб замер, держа в руках по одной селедке. Доморощенная переводчица с арабского языка наскребла два слова: «Уахед кило». «Уахед! Уахед», — одобрительно загалдела очередь, чем повергла в неописуемое удивление торговца. Он никак не мог своими восточными мозгами ухватить главную суть социализма — равенство. Разве можно позволить, чтобы один обожрался селедкой, а другой даже ее не попробовал? Нет, мы такого не потерпим, не так приучены: либо всем по кусочку, либо всем шиш с маслом. Где бы ни был наш человек, он всегда должен оставаться носителем справедливости. Всем выстроиться в очередь, всем по килограмму! Но тут одна мадам решила взять три кило, и продавец стал накладывать селедку на весы.

— Алина Венедиктовна, — взмолились предпоследние в очереди, — так нам и по штучке не достанется, если все будут хапать по три кило.

Дама, которая была под девяносто килограммов, шагнула вперед, раздвигая в стороны очередь, и сбросила с весов селедку в бочку. Продавец совершенно обалдел, он ничего не понимал не только потому, что не знал идиоматических выражений, которыми его награждали наши защитницы справедливости, но вообще ничего не понимал в социализме и потому не ждал такого самоуправства.

— Ты, буржуй недорезанный! Или будешь вешать столько, сколько мы тебе скажем, или сейчас нырнешь башкой в бочку! — Алина Венедиктовна подступила вплотную к арабу, так что он мог видеть ее пышные груди. Он глядел не на Алину Венедиктовну, а на груди, забыв об этой проклятой селедке, которую, как дурак, приволок сюда из Александрии. У него три жены, он в состоянии их содержать, но у них, если даже сложить их груди вместе, не будет столько, сколько у этой одной сердитой мадам. Он горестно вздохнул. Очередь начала накаляться: от «образины» и «сморчка» перешли к нецензурным определениям его мужских достоинств. В какую-то секунду он испугался и стал пятиться к стене. Алина Венедиктовна напирала на него грудями и рычала, поминая его ублюдков — детей нехорошими словами. — Интересно посмотреть, чем ты этих детей настрогал, — глянула она на ширинку брюк!