Отходняк после ящика водки - [2]

До войны было у него другое имя – Ставрополь-на-Волге. «Ставрополь» по-гречески означает «город креста». Основали его, по-моему, во времена Анны Иоанновны в заволжской степи и первоначально поселили в нем несколько семей крещеных калмыков. Но не прижились здесь калмыки – ускакали в оренбургскую степь, а потом, наверное, и примкнули к Емельке Пугачеву. Следующим слоем селили здесь солдат-инвалидов. Потом сюда переселились крестьяне после отмены крепостного права, начала развиваться хлеботорговля. Много казна продала земли помещикам; в частности, с конца XIX века местными помещиками были предки Бориса Йордана – Шишковы. Лев Толстой купил здесь много земли и любил летом уезжать сюда из Ясной Поляны, как он говорил, «на кумыс». Наверное, от Софьи Андреевны здесь прятался.

В Гражданскую здесь воевала с Колчаком знаменитая Чапаевская дивизия. Потом начались уже другие времена.

А можно сказать, что и нет никакого Ставрополя-на-Волге, потому что после Великой Отечественной войны нагнали сюда зэков и построили ГЭС им. Ленина. Разлилось огромное водохранилище и затопило город Ставрополь-на-Волге с его церквями, реальным училищем, пристанями и хлебными амбарами. Потом зэков, когда Сталин умер, выпустили и многие остались тут жить. Так появился Соцгород – отстроенный недалеко от водохранилища барачный поселок.

Его еще по инерции называли Ставрополем, но он уже не имел никакого отношения к настоящему Ставрополю и поэтому спокойно воспринял новое заграничное имя – не было уже у города ни роду ни племени. Как говорится – поселок городского типа, населенный бывшими зэками и потомками хлеботорговцев. Остался стоять Ставрополь-на-Волге на дне рукотворного моря, как сотни городов и деревень по всей России.

Обретя новое имя, этот поселок сильно развился во время и после строительства Волжского автозавода. В открытой степи построили «идеальный город». Нарезанный ровными квадратиками кварталов, он состоит из абсолютно одинаковых панельных домов. Школы, детсады – все по норме, рассчитанной в проектных институтах. В этом городе, конечно же, не было души, и поэтому мы любили уходить из него в сосновый бор на берегу Жигулевского моря.

Чуть только наступало лето, мы целыми днями пропадали на песчаных волжских пляжах. Это называлось – «ходить на острова». Это был целый специальный ритуал. С утра на лавочке собирались пацаны от десяти до шестнадцати лет. Курили бычки, травили анекдоты, задирали проходящих одноклассниц. Вдруг кто-нибудь невзначай говорил: «А пойдем на острова!» Это означало, что нужно идти прямо сейчас, не заходя домой и не спрашивая у родителей разрешения даже по телефону. Это такой специальный подростковый шик – взять и уйти в лес на целый день. Если пойдешь предупреждать домашних, то сильно теряешь в таинственной мальчишеской иерархии и долго еще потом будешь называться маменькиным сынком. Некоторые родители, зная такое дело, заранее предупреждали своих отпрысков, чтобы они не ходили в лес без разрешения. Но не дай Бог заикнуться о том, что тебе запрещено туда ходить, – ты мгновенно становишься изгоем и трудно найти способ выбраться потом из самых низин сложно устроенного детского социума.

Короче говоря, у всей этой компании вариантов не было. Ответ на такое предложение мог быть только один – с восторгом поддержать эту идею. Но тут возникают сложности и чисто практического характера – например, как идти на острова без еды? Ведь домой-то заходить нельзя! Ответ на этот вопрос таков – еду нужно украсть.

Были умельцы, которые насобачились воровать хлеб и соль из магазина. Кто-то тырил мелочь по карманам или собирал по дороге бутылки, которые тут же сдавались, и покупался лимонад «Буратино» (когда мы стали постарше, «Буратино» естественным образом заменился портвейном). Но основных источников еды было три.

Первый – это огороды по дороге из города в лес, на Волгу. Когда начинала созревать картошка, мы накапывали ее и потом пекли на берегу. Также совхозные поля вокруг города поставляли к нашему столу молочные початки кормовой кукурузы.

Второй источник – прибрежные пионерские лагеря. Здесь нужно было выгадать момент, пробраться на кухню и выпросить еду у сердобольных поварих. Поварихи легко делились едой, поскольку мы просили довольно неожиданные и недефицитные вещи – перец, лавровый лист, лук. Там же мы запасались алюминиевыми ложками.

А все дело в том, что третьей составляющей нашего походного рациона были раки. Их ловля и составляла значительную часть нашего времяпровождения. Кстати, в пионерском же лагере раздобывалось ведро для их варки. Просто с пожарного щита воровалось конусообразное ведро без дна, имеющее форму этакого металлического кулька. На костре оно обжигалось, краска с него сбивалась, и раки варились в нем прекрасно.

Итак, дневной рацион состоял из пшеничного хлеба, печеной картошки, лука, кукурузы и вареных раков. По-моему, неплохо, а? Сейчас бы такую диету назвали очень здоровой, а мне тогда она казалась аскетичной и мужественной. То есть такой, какой и должна быть еда в походе.

Теперь о собственно ловле раков. Здесь нужно заметить, что запрет захода в дом отменялся только лишь в одном-единственном случае – если нужно было зайти за маской для подводного плавания. По молчаливому уговору тот член нашей компании, который неоднократно уже демонстрировал свое презрительное отношение к родительскому запрету и в отношении мужественности и храбрости которого ни у кого не могло быть никаких сомнений, ненадолго удалялся домой за этой самой маской.