Отходной маневр - [26]

— Будьте добры, поменяйтесь со мной местом, — жалостливо попросила она, сдувая влажную спиральку волос, упавшую ей на глаза.

Во мне изначально заложена готовность отозваться на любую просьбу; я сначала помогаю людям, а только потом задумываюсь, чем обернется мне моя доброта. Я кивнул, тотчас отстегнул ремень, встал и с опозданием подумал, что мамаша, по-видимому, предлагает мне сесть рядом с ее деточкой, чтобы я своим внушительным видом сдерживал устремления малыша пробиться к иллюминатору. Но я не подал виду, что опечалился, и выбрался в проход.

— Вот там, крайнее, в четырнадцатом ряду, — сказала мамаша, показывая на свободное сиденье.

Зря я плохо подумал о женщине, она вовсе не собиралась подложить мне свинью в виде своего шаловливого сыночка. Моим соседом оказался грузный мужчина, который не знаю как впихнул свое обширное тело в кресло и сейчас помахивал буклетом перед влажным и раскрасневшимся лицом. Я сел рядом и пристегнулся. Теперь можно закрыть глаза, расслабиться и погрузиться в размышления. Моей голове есть над чем поработать.

Только я начал выстраивать в хронологической последовательности цепочку событий, которые привели меня в самолет и посадили в это кресло, как мамаша снова появилась рядом со мной. Глаза мои были закрыты, но я угадал ее присутствие по приторно-сладкому запаху духов.

— Вы не могли бы поменяться со мной местом? — с мольбой в голосе обратилась она теперь уже к моему соседу.

Мужчина скривился от перспективы вытаскивать свое тяжелое и неповоротливое естество и переносить его в другую часть самолета. Чувствуя, что сейчас получит мотивированный отказ, женщина принялась уговаривать:

— Вам там будет удобнее! Там вентиляция лучше, и спинку можно откинуть!

— Скорее я ноги откину, — пробормотал мужчина и, хотя он был наполнен ненавистью к женщине и злился на себя, все же принялся выбираться из кресла. Я встал, пропуская его. И чего мамаше все неймется? К чему эти рокировки?

Женщина села на освободившееся рядом со мной место, перекрестилась и полезла в сумочку за пудреницей. Грузный мужчина не без труда протискивался по узкому проходу, наступал кому-то на ноги, задевал руками головы, причиняя беспокойство всем, кто оказывался на его пути. Но он не извинялся, не пытался передвигаться аккуратнее, и его нездоровое лицо вовсе не выражало чувства неловкости; скорее, он испытывал некоторое мстительное удовольствие, будто пассажиры были виноваты в том, что их среда выдавила из себя столь бесцеремонную и наглую гражданку. Наконец он занял место, которое по билету принадлежало мне, и еще долго устраивался в кресле, подпорчивая настроение своим соседям с четырех сторон.

Я снова закрыл глаза. Мамаша не проявляла ко мне интереса и читала помятую книжку, страницы которой лежали в мягкой обложке как денежные купюры в портмоне. Через час стали разносить еду. Пассажиры поедали холодный рис с куриными косточками с таким аппетитом, будто голодали несколько дней кряду. Моя соседка, поднявшись на ноги, высмотрела своего сыночка и громко спросила у него:

— Ты все скушенькал, зайчишка? Все?.. Ешь все, я тебе сказала! И кашу тоже! Хватит в окошко смотреть, уже нос себе отморозил! Если не съешь кашу, я тебе, паразит, устрою, когда прилетим! Про качели можешь забыть сразу, дрянь такая!

Кто-то подавился. В иллюминаторах, покрывшихся узором из кристалликов льда, темнело. Стюардессы повезли по проходу тележку, собирая использованные пластиковые тарелки и вилки. Многим пассажирам приперло в туалет, и в проходе выстроилась длинная колонна, разделенная пополам тележкой. С одной стороны стояли те, кто уже посетил туалет и хотел вернуться на свое место, а с другой — те, кто еще не облегчился. Кое у кого терпение подходило к концу. Об этом можно было догадаться по своеобразной позе, выражающей скрытое страдание и напряжение.

Самолет пошел на снижение и вскоре коснулся колесами посадочной полосы, задрожал, завыл тормозным реверсом. Пассажиры поблагодарили экипаж жиденькими аплодисментами и начали вставать со своих мест. Стюардесса, вооружившись микрофоном громкоговорящей связи, стала убеждать всех оставаться на своих местах до полной остановки двигателей. Пассажиры чихали с высокой башни на нее, потому как здесь, на земле, после удачной посадки, власть экипажа заканчивалась. Летчикам уже не дано было повлиять на судьбу людей, и люди опять единолично распоряжались своими жизнями. Я думал, что толпа пассажиров ринется в проем и .сметет хрупкую стюардессу, но тут вдруг в салон ворвался один из пилотов. Что это пилот, я понял по его синему кителю с погонами и золотистыми шевронами. Он выхватил из руки стюардессы микрофон и с неожиданной злостью рявкнул:

— А ну, сели все на свои места! Я кому сказал?! Подчиняться мне, командиру самолета! Пока не дам команды идти на выход, с кресел не вставать! Вещи не брать! Сидеть молча на своих местах! Кто не подчинится, будет иметь бледный вид!

Я часто летал, но мне еще ни разу не приходилось быть свидетелем такого милого общения командира самолета с пассажирами. Вот ведь как допекли экипаж, что даже пилот на крик сорвался! Противиться авторитету самого главного человека на борту никто не стал. Люди вернулись на свои места. Проход освободился. В салоне стихло.