Отель с привидениями. Деньги миледи - [7]
Агнес помедлила в нерешительности. Слабый румянец выступил у нее на лице.
Много воды утекло, с тех пор как Генри Уэствик признался ей в своей любви. Она же призналась ему в том, что сердце ее отдано старшему брату. Он примирился с порушенными надеждами, и с тех пор они общались дружески и по-родственному. Никогда прежде он не связывался у нее с неприятными воспоминаниями. Но сегодня, когда его брат, обвенчавшись с другой женщиной, окончательно предал ее, ей почему-то было тягостно его видеть. Помнившая их еще малыми детьми, старая няня терпеливо выжидала. Она, конечно же, симпатизировала Генри и потому поспешила ему на помощь:
– Он говорит, что уезжает, дорогая, и просто пришел проститься.
Эта простая причина возымела свое действие. Агнес решила принять кузена.
Тот вошел так стремительно, что обрывки последнего письма Монтбарри она кинула в огонь уже при нем. Она поспешила заговорить первой.
– Ты так неожиданно уезжаешь, Генри. Дела? Или развеяться?
Вместо ответа он ткнул пальцем в догоравшее письмо и черный пепел, устилавший дно камина:
– Ты жжешь письма?
– Да.
– Его письма?
– Да.
Он мягко взял ее за руку.
– Я не знал, что вторгаюсь, когда тебе надо побыть одной. Прости, Агнес. Я навещу тебя, когда вернусь.
Слабо улыбнувшись, она показала ему на кресло.
– Мы знаем друг друга с детства, – сказала она. – Чего ради я буду играть в самолюбие перед тобой? Зачем мне иметь от тебя секреты? Некоторое время назад я отослала твоему брату все его подарки. Мне посоветовали сделать больше – ничего не оставлять, что могло бы напомнить о нем. Словом, сжечь его письма. Я последовала этому совету, но, признаться, когда я рвала это последнее письмо, у меня дрогнула рука. Нет, не потому, что оно последнее, а потому, что в нем было вот это. – Она раскрыла ладонь и показала ему локон Монтбарри, перевязанный золотой нитью: – Что ж, пусть сгорает заодно со всем.
Она бросила локон в камин. С минуту она стояла спиной к Генри, держась за каминную доску, и глядела на огонь. Уэствик сел в кресло, выражая лицом противоречивые чувства: в глазах у него стояли слезы, а брови сердито хмурились. Он пробормотал себе под нос:
– Черт бы его взял!
Она собралась с духом и свой вопрос задала, уже повернувшись к нему лицом:
– Так почему ты уезжаешь, Генри?
– У меня скверное настроение, Агнес, и я хочу сменить обстановку.
Она не сразу продолжила разговор, по его лицу она явственно видела, что, отвечая на ее вопрос, он думал о ней. Она чувствовала к нему благодарность, но ее душа была не с ним: ее душа еще была с человеком, который ее оставил. Она снова отвернулась и уставилась в огонь.
– Это правда, – спросила она после долгого молчания, – что они поженились сегодня?
Его односложный ответ прозвучал резко:
– Да.
– Ты был в церкви?
Он возмутился вопросу.
– В церкви? – повторил он. – Да я бы скорее пошел… – Он вовремя сдержался. – Как ты можешь спрашивать? – продолжал он тише. – Я не разговаривал с Монтбарри, не виделся с ним, с тех пор как он выказал себя перед тобой подлецом и дураком, кем он и является на деле.
Она молча вскинула на него глаза. Он понял ее и попросил прощения, однако ярость его не унялась.
– Расплата, – сказал он, – настигает иных еще в этой жизни. Он еще раскается в том, что женился на этой женщине.
Агнес села в соседнее кресло и поглядела на него с легким удивлением.
– Можно ли так сердиться на нее лишь потому, что твой брат предпочел ее мне? – спросила она.
– Тебе совсем некого защищать в этом мире, кроме графини? – резко оборвал ее Генри.
– А почему не защищать ее? – удивилась Агнес. – Я ничего дурного про нее не знаю. В тот единственный раз, что мы виделись, она была такая растерянная, неспокойная, у нее был совершенно больной вид, и она действительно была нездорова настолько, что потеряла сознание, хотя там было не жарче, чем в моей комнате. Почему не отдать ей справедливость? Мы знаем, что у нее не было никакого намерения сделать мне плохо; ей ничего не было известно о моей помолвке…
Генри нетерпеливо поднял руку, призывая ее к молчанию.
– Так можно оправдать и простить все что угодно, – перебил он ее. – Мне не по душе твоя терпимость, когда с тобой обошлись самым безобразным образом. Постарайся забыть их обоих, Агнес. Господи, если бы я мог тебе помочь в этом!
Агнес взяла его за руку.
– Ты очень добр ко мне, Генри. Но ты не совсем правильно понимаешь меня. Я сама и мои неприятности представлялись мне совсем в ином свете, когда ты вошел. Неужели мое чувство к твоему брату, – задавала я себе вопрос, – которое без остатка заполняло мое сердце и востребовало все лучшее во мне и истинное, – неужели оно может пройти и не оставить по себе никакой памяти? Я уничтожила последние свидетельства, напоминавшие мне о нем. В этой жизни я его больше не встречу. Но неужели узы, которые некогда связывали нас, распались окончательно? И я отторгнута от его жизни со всеми ее радостями и огорчениями, как если бы мы никогда не знали и не любили друг друга? Что ты об этом думаешь, Генри? Я не могу в это поверить.
