Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том IV - [87]

Донской атаман А. К. Денисов (Донской музей)

А. С. Фигнер погиб смертью храбрых 1 октября 1813 г. в неравной схватке с окружившими его превосходными французскими силами, когда пробирался далеко впереди нашей армии в Вестфальское королевство с целью поднять его население против короля Жерома.

Припертый к Эльбе, после отчаянной попытки пробиться сквозь ряды французов, Фигнер бросился в реку, но, обессилев от раны, не справился с течением и утонул. Тело его не было найдено.

В то время как А. С. Фигнер, как партизан, был человек эффекта и аффекта, Д. В. Давыдов — просто рубакой и поэтом войны, наслаждавшийся военным делом, как родной ему стихией, третий знаменитый партизан Александр Никитич Сеславин отличался большой вдумчивостью в своих действиях и, если так можно выразиться, особой содержательностью тех задач, какие ставил себе в качестве партизана. Так же, как и другие партизаны, он беспокоил чем только мог французов, но, как кажется, главное свое внимание сосредоточил на том, чтобы неусыпно следить за передвижениями наполеоновской армии с целью не упустить момента, когда начнется отступление французов от Москвы. Ему было суждено сыграть выдающуюся роль в тот поворотный момент кампании, когда Кутузов, встревоженный донесениями Дорохова о выступлении французов, послал генерала Дохтурова с большим отрядом, чтобы выяснить характер движения неприятельской армии. Сеславин в это время, скрываясь в лесу, в 4-х верстах от села Фоминского, видел самого Наполеона. «Я стоял, — рассказывает Сеславин, — на дереве, когда открыл движение французской армии, которая тянулась у ног моих, где находился и сам Наполеон в карете. Несколько человек отделилось от опушки леса и дороги, были схвачены…» С добытыми от них известиями Сеславин прискакал к Дохтурову, но осторожный Дохтуров не дал сразу веры донесению Сеславина. Тогда Сеславин сгоряча бросился вторично на французские биваки около Боровска, схватил несколько пленных, одного из них перекинул через седло, и представил Дохтурову для допроса и подтверждения своих слов. Это известие спасло отряд Дохтурова от гибели, а Кутузова вовремя удостоверило и о характере движения Наполеона и о взятом им направлении. В результате наши главные силы успели преградить Наполеону под Малоярославцем путь в южные губернии и заставили его отступать по разоренным войной местностям. Опоздай донесение Сеславина на несколько часов, французы обошли бы нашу армию под Малоярославцем, и исход войны мог бы стать тогда иным. Сеславин потом всю жизнь гордился этим своим подвигом и даже мечтал сам себе отлить статую, изображающую его сидящим на дереве и следящим за французами. И во время отступления французов Сеславин стремился занимать раньше их важные стратегические пункты и пути. Так, он занял вовремя Вязьму, город Борисов, где захватил 3000 пленных, город Забреж, и один раз, около 23 ноября, чуть было не захватил в плен самого Наполеона. Сеславину принадлежит и честь занятия Вильны. Вообще это был партизан, у которого его частная задача начальника партизанского отряда больше чем у других согласовалась и гармонировала с теми общими целями, которые в каждый данный момент должны были осуществляться главными силами армии. Но приемам ведения своего дела он ближе был к Давыдову, чем к Фигнеру, и оба эти сотоварища Сеславина по оружию отзываются о нем с большим уважением. «Сеславина, — пишет Давыдов, — я несравненно выше ставлю Фигнера и как воина и как человека, ибо к военным качествам Фигнера он соединял строжайшую нравственность и изящное благородство чувств и мыслей. В личной же храбрости не подлежит никакому сомнению: он Ахилл, а тот Улисс». «Сеславин достойнее меня, — говорил Фигнер; — на нем не столько крови».

Были среди партизанов и люди иного свойства, нежели Давыдов, Сеславин или Фигнер. Успех дела создал тогда своего рода моду — все захотели быть партизанами. Имитируя и тем самым утрируя внешность партизана, как она рисовалась людям тогдашней немного романтической эпохи, партизаны этого склада больше шумели, чем проявляли полезной деятельности. Про одного такого партизана — Пренделя — товарищи его и современники не без иронии рассказывают, как он, гоняясь за внешним эффектом, старался внушить страх к себе своей наружностью: его взоры метали молнию, его длинные усы, дребезг оружия и громкие угрозы могли поразить ужасом всякого, но сердце у него при всем том «было мягкое, и храбростью он не отличался»; за все время, пока «партизанил», он не совершил ничего замечательного, «нет ни одного действительно военного подвига, который бы совершил он под выстрелами»; вся деятельность его, как партизана, сводилась к тому, что обыкновенно, «захватив пару отсталых, он писал о подобных делах бесконечные донесения».

Но, конечно, не надо думать, что человеческие слабости были чужды Давыдову и Сеславину. В записках и сочинениях своих, как кажется, оба не прочь преувеличить, кое-что рассказать в повышенном «героическом» роде, готовы кое в чем приумолчать о подвигах сотоварища и несколько больше, чем следует, подчеркнуть свои. «Честолюбие, зависть, эгоизм, жестокосердие, все эти им подобные качества, — говорит биограф Сеславина, — не были чужды ни Фигнеру, ни Давыдову, ни Сеславину, ни одному из тех, имя которого со славою красуется в летописях Отечественной войны». Это человеческое и слабое бросает тень на совершенное этими людьми большое дело. Если говорить о них, как о людях, то осуждать их есть за что, но здесь идет речь больше о делах, чем о людях. В суровом подвиге войны они были жестоки не менее других, может быть, даже больше многих, а само по себе кровавое дело войны вообще ведь не может способствовать проявлению в людях добрых инстинктов.