Отечественная война 1812 года глазами современников - [91]

Я вспомнил мою добрую мать, отца моего, который также служил и был ранен под Очаковом[150]; я вспомнил, что, отправляя меня в армию и осенив меня крестным знамением, он сказал мне: «Благословляю тебя и приказываю тебе — будь храбр, не щади себя за веру, царя и Отечество, остальное предоставляю Богу!»

И после того мог ли я ожидать такого случая? Мне было только 17 лет, но я понял подозрение Кутузова, которое передали мне и товарищи: я горько заплакал; но, вспомнив, что могу разбудить Коновницына, я умерил свое волнение и с умилением смотрел на сего великого душой человека, казавшегося мне в эту минуту моим спасителем.

Надежда не обманула меня. Вдруг слышу стук в двери; входит полковник Толь и спрашивает Коновницына, который тотчас проснулся: «Ваше превосходительство! — сказал он. — Сражение отменено; послали ли вы к Орлову-Денисову, чтобы он отступил к прежнему своему месту?» — «Да Бог знает! — отвечал Коновницын. — Светлейший мне ничего не приказывал, а — вы знаете — он может сей час приказать опять двинуться армии; если сражение отменено, то, во всяком случае, надо дать знать Орлову-Денисову, чтобы он отретировался; французы легко могут утром заметить движение его отряда, и тогда намерения наши будут открыты… Что мне делать? Все офицеры разосланы, дайте мне свитского офицера, у меня с собою нет ни одного; тут надо послать офицера, который бы неоднократно в это время был посылаем; был бы знаком с местностью и не мог бы ошибиться. Вот у меня есть один, но его велели арестовать».

Затем, спустя немного, сказал: «Герсеванов! Я тебе сейчас дам записку, скачи на правый фланг, отыщи Орлова-Денисова и дай ему знать, что сражение отменено, скажи, чтобы он как можно осторожнее отступил, чтоб неприятель не заметил его и чтобы он ожидал дальнейших приказаний; а завтра я о тебе доложу светлейшему». Затем, присев к столу, он написал записку и, вручив ее мне, сказал: «С Богом!» Это было, как мне кажется, часу во 2-м ночи, следственно, никто не знал о моем отъезде.

Перекрестясь, я сел на моего лихого коня и пустился в авангард и не скрываю: я боялся тогда еще более опоздать, и потому придумал для верности попросить у генерала Милорадовича хотя одного сведущего казака, ибо темная ночь не обещала мне успеха. Проскакав Тарутинский мост, я приехал к Милорадовичу, который уже спал на полу с своими офицерами, и просил его дать мне казака, чтобы надежнее исполнить важное препоручение, мне вверенное. Милорадович отвечал: «Если вам дано важное поручение, то советую не медлить; пока казак соберется, вы можете опоздать».

Я тотчас возвратился к лошади и полетел берегом реки Нары, которая отблеском своим в темноте отражалась; проскакав версты полторы, заметил казака, ехавшего с пикой; я его нагнал, узнал, что он везет графу Орлову-Денисову шинель, и просил его поскорее показать мне дорогу, как посланному к Орлову от светлейшего с важным поручением.

«Извольте, ваше благородие, ехать за моим хвостом, и что я буду делать, то и вы делайте; иначе вы наткнетесь на французский пикет», — и, поворотя немного влево, поскакал; пронесясь немалое пространство, казак остановился; потом, проехав с четверть версты; нагнулся; я тоже, и только увидел с левой стороны, весьма близко, что у костра тлеющего огня один солдат стоял, а кругом лежали другие солдаты; так думаю по неопределенным кругом кучкам: вот как близко мы были!

Наконец казак начал делать разные зигзаги, то вправо — то влево, и, проехав довольно большое расстояние, остановился и свистнул три раза, — ему отсвистнули; тогда он, поворотясь ко мне, сказал: «Слава Богу, мы приехали, — а видели вы, ваше благородие, как мы близко проехали французский пикет?» Не знаю, правду он говорил или нет, но я рад был, что мне удалось исполнить мое поручение, просил скорее указать мне местопребывание графа Орлова-Денисова, бросился вперед и начал проезжать между казацкими лошадьми и спящими казаками, наконец подъехал к большому шалашу.

Слезши с лошади и войдя в шалаш, я увидел большое освещение и много казачьих офицеров, которые, увидев меня, начали кричать: «Кутузова ординарец!» Я спросил графа Орлова-Денисова, и мне указали его; он сидел на барабане, но тотчас встал и, подойдя ко мне, спросил: «Что это значит? Верно, пó душу?» — «Пó душу, ваше сиятельство! Светлейший приказал, чтобы вы как можно осторожнее отретировались, чтобы неприятель не заметил вашего движения». Я был окружен толпою казачьих офицеров, которые наперерыв расспрашивали меня о причине отказа сражения; но что я мог им сказать?

Орлов-Денисов тотчас отдал со всей аккуратностью приказание, и все начали собираться. Я стал просить у него дать мне расписку в получении приказания, но он мне отвечал, что у него с собой нет ни бумаги ни карандаша, и, оборотясь к офицерам, спрашивал, нет ли у кого клочка бумаги? Один офицер вынул письмо и, оторвав часть листка, подал генералу, который, взяв бумажку и вынув из лядунки протравку, нацарапал: «Получил. Г<раф> О<рлов->Денисов», — и вручил мне.

Я тотчас же вышел и бросился в обратный путь, конечно, расспросив казаков о положении реки, дабы вернее доехать, и — благодарение Богу — пред светом был уже на квартире Коновницына. Когда я вошел в сени, то часовой мне сказал, что не велено пускать, почему я разбудил генеральского человека, который, проснувшись, тотчас спросил меня: не от Орлова ли Денисова? «От Орлова». Тот бросился сейчас к Коновницыну; я — за ним, и разбудили его.