Отечественная война 1812-го года - [7]

Но для этой цели нужно было возбудить патриотизм русского народа, побудить его к жертвам людьми и имуществом, возжечь наконец народную войну. Со времен Петра Великого, Россия не вела войны в своих пределах; даже нашествие Карла XII коснулось лишь южных ее границ, Малороссии. Жертвуя людьми и деньгами, русский народ привык следить за военными действиями из прекрасного далека. Так относились сначала и к войне 1812 года. «Стали ходить смутные слухи, что Бонапарт с нами не ладит и что как бы не было войны. Ну, что-ж? Разве мы прежде не воевали? То с немцами, то с Турцией или со шведами; отчего же не повоевать и с Бонапартом? Тогда толковали, что Тильзитский мир, очень невыгодный для России, оттого и был так легко заключен нашим государем, что имелось в виду нарушить его при первом удобном случае. Потому неладные отношения между нами и Бонапартом не очень нас смущали: пусть грозит — повоюем». Но теперь с Бонапартом на Россию шел весь Запад Европы, и нашествие его угрожало коренным русским областям, даже обеим столицам государства — Петербургу и Москве. Не зная сущности дипломатических переговоров между Александром и Наполеоном, русские люди возмущены были одним фактом нашествия иноплеменников на русскую землю и готовы были для изгнания их на всевозможные жертвы. Чувство любви к родине объединило все сословия, примирило самые противоположные интересы, Подготовляя поход свой на Россию, Наполеон рассчитывал возбудить крестьян против помещиков, склонить их на свою сторону уничтожением крепостного права. Мысль эту многие и в России считали справедливою. «Многие из помещиков, — говорит Вигель, — опасались, что приближение французской армии и тайно подосланные от нее люди прельщениями, подговорами, возмутят против нее крестьян и дворовых людей. Напротив, в это время казалось, что с дворянами и купцами слились они в одно тело». Поэтому призыв к народу для отражения нашествия был как нельзя более кстати. Еще в Дриссе объявлены были распоряжения о сформировании новых полков и о рекрутском наборе в западных губерниях, но уже чрез день по выходе из Дриссы император Александр подписал воззвание к Москве и манифест о вооружении всего государства против Наполеона, написанные красноречивым пером адмирала Шишкова. «Да встретит он, — говорилось в манифесте, — в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина… Народ русский! Храброе потомство храбрых славян! Ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров. Соединитесь все: с крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют». Чтобы лично руководить организацией .народных сил для отпора Наполеону, император Александр решился в Полоцке оставить армию и, на пути в Петербург, посетить Москву.

К сожалению, император Александр, уезжая из армии, не вверил никому, вместо себя, верховного командования войсками, действовавшими против Наполеона. Между тем, командовавший 1-й армией, военный министр Барклай де Толли, по слабому своему характеру и нерусскому происхождению, не пользовался доверием армии, тем более, что он окружил себя немецкими офицерами, на которых войска также смотрели с подозрением. Русские солдаты кипели мужеством, с негодованием смотрели на свое отступление и жаждали сражения. Естественно было многим думать, что иностранцы, подобно Фулю, изобретателю Дрисского лагеря, не сумевшие спасти своей родины от ига Наполеона, и в России будут виновниками его побед; раздавались даже речи об измене. Трудно сказать даже, насколько сам Барклай был виновником отступления в глубь России: оно предписывалось обстоятельствами, необходимостью соединения со 2-й армией. Пользовавшийся полным доверием русских войск, сподвижник Суворова, кн. Багратион, также отступал со 2-й армией для соединения с Барклаем, но не вызывал на себя нареканий. В войне, где шел вопрос о существовании государства, о спасении русского народа и православной веры от иностранцев и иноверцев, конечно, было большой ошибкой во главе русских сил ставить генерала нерусского происхождения и лютеранина, в то самое время, когда обращались к «храброму потомству храбрых славян» и ожидали появления новых Пожарских, Палицыных и Мининых. К счастию, начальником штаба Барклая был любимец войск, генерал Ермолов, а в числе высших командиров представители Екатерининских войск: Тучков, граф Шувалов, Дохтуров, Остерман-Толстой, Коновницын и Уваров.

По отъезде императора Александра русская армия отошла к Витебску, где авангард ее выдержал упорное сражение при Островне, а затем по дороге в Смоленск, куда ожидали прибытия армии князя Багратиона. После жестокого сражения при Салтановке, где корпус генерала Раевского выдержал натиск главных сил маршала Даву, Багратион двинулся к Смоленску чрез Мстиславль. «Единая храбрость и усердие русских войск, — доносил Раевский Багратиону, — могли избавить меня от истребления против превосходного неприятеля и столь выгодной для него позиции. Я сам свидетель, что многие офицеры и нижние чины, получив по две раны и перевязав их, возвращались в сражение, как на пир. Не могу довольно выхвалить храбрость и искусство артиллеристов: все были герои. Этот бой был первым боем моего корпуса в походе. Войска одушевлены были примерным мужеством и ревностью, достойною удивления!» Перейдя Днепр, Багратион послал атамана Платова с донскими казачьими полками для открытия сообщений с Барклаем де Толли. 22 июля произошло, наконец соединение 1-й и 2-й армий у Смоленска. Князь Багратион, старший в чине, добровольно подчинился Барклаю, как военному министру, пользовавшемуся полным доверием Государя. Здесь на границе коренной России, русские войска остановились, чтобы грудью защитить дорогу на Москву.