Отец Иакинф - [5]

А на следующее утро прибежал Карсунский и попросил дозволения переписать поэму к себе в альбом. Тут же без запинки он прочитал ее начальные строфы:

Уже за холм высокой скрылось

Светило дневное в водах.

И поле тьмой ночной покрылось,

Луна сияла в небесах.

Уже слетел с древ желтый лист,

Умолкнул в роще птичий свист.

Покрыл долины белый снег,

И льдом окован речный брег…

То, что Карсунский с одного-единственного раза, на слух, запомнил его стихи, Никите польстило, и он дал поэму переписать.

У Сани был большой альбом, украшенный собственноручными рисунками. Никита принялся их разглядывать. Он сам любил рисовать акварелью и отметил про себя, что Карсунский — отменный каллиграф и рисовальщик.

Они разговорились. Оказалось, что оба они много читали, знают наизусть уйму стихов. Вкусы их, правда, разнились. Никите нравилась торжественная величавость Державина, Сане больше по душе была нежная чувствительность Карамзина и Дмитриева, которых Никита не знал вовсе. Они заспорили. Этот первый горячий спор и положил начало их дружбе, а скоро они были уже такими закадычными друзьями, какими люди становятся только в годы самой ранней молодости.

Способностей Саня был редкостных, схватывал все на лету, памятью своей изумлял и профессоров и однокашников. Особливо давалась ему математика. Подружившись с Никитой он поставил целью непременно догнать друга. Никита загорелся этой мыслью не меньше и стал помогать ему чем мог…

Как-то раз Саня пригласил его к своим знакомым.

Приглашение было заманчивым. Но как пойти к людям, которых совсем не знаешь? Еще поднимут на смех, чего доброго. Семинаристов в казанском обществе не очень-то жаловали, презрительно обзывали кутейниками. А Саблуковы, к которым звал Саня, — дворяне, из образованных. Сане-то хорошо, он там свой человек. Да и отец у него как-никак благочинный, не чета бедному священнику из далекого чувашского села.

— Пойдем, не робей, — уговаривал Саня. — Люди они любезные. А какая библиотека у Лаврентия Павловича, ты бы знал! Пойдем, Никита, право, пойдем! Они велели, чтоб вдругорядь непременно с тобой приводил.

И вот перед отъездом на вакации летним субботним вечером они отправились к Саблуковым. Жили те в собственном доме у Черного озера. Небольшой, с четырьмя деревянными колоннами, он скрывался в глубине сада. На воротах накладными деревянными буквами было выведено: "Л. Д. милости просим". Это можно было прочесть как сокращение от "люди добрые" и просто, как читались самые буквы: "Люди. Добро". Никита невольно улыбнулся.

У крыльца он сдернул с головы колпак и, не зная, куда его деть, уже собирался запихнуть в карман кафтана, как вдруг навстречу им выбежал мальчик лет тринадцати в зеленом гимназическом мундирчике с красным воротником и взял колпак у него из рук.

У порога гостиной Никита запнулся ногой о ковер и покраснел от этой неловкости. Он и теперь помнит, как растерянно остановился тогда посреди комнаты. Большой и угловатый, он чувствовал себя в просторной гостиной как-то неловко, боялся сдвинуться с места, чтобы не опрокинуть столик с часами, не смахнуть какой-нибудь безделушки.

— Располагайтесь, пожалуйста, — пригласил гимназист. — Папа скоро вернется, а мама с Таней варят в саду варенье.

— Никита, побудь-ка тут, — бросил Саня и исчез вместе с хозяйским сыном.

Никита остался один.

Он с облегчением вздохнул и обвел комнату внимательным взглядом. На стене большая картина, писанная маслом, — берег Волги, освещенный закатным солнцем. У другой стены фортепьяно. В углу стол и несколько кресел. Он увидел книги, и широко расставленные глаза его загорелись. Никита шагнул к столу и стал перебирать изящные томики — Капнист, Лабрюйер, Гесперовы "Идиллии". А рядом альманах "Аглая". Никита не то что не читал, даже не слыхивал о таком. Он раскрыл книгу и стал перелистывать.

Самый слог поразил его. Воспитанный на духовных текстах, привыкший к торжественной величавости — полуславянской, полулатинской, он с изумлением читал статью, отвергавшую привычное ломоносовское деление языка на "три штиля". Сочинитель призывал создать новый слог и для книг и для общества, чтобы писать, как говорят, и говорить, как пишут. Напечатанные в альманахе статьи и отрывки из "Писем русского путешественника" пестрели новыми словами, которых Никита до того не встречал: "будущность", "человечность", "влюбленность".

А как любопытны были самые письма из Европы! Сочинитель описывал разные страны, рассказывал о встречах с писателями, о театральных представлениях, о литературных салонах Парижа…

Никита так зачитался, что забыл, где находится, и не заметил, как отворилась дверь. К действительности его вернул голос Сани:

— Таня, вот мой приятель — Никита. Никита Яковлевич, студент философии.

Никита быстро обернулся и захлопнул книгу.

Прямо на него шла девушка. Он стоял большой и нескладный. Руки, вылезавшие из коротких рукавов кафтана не по росту, беспомощно повисли. А девушка подошла и сказала непринужденно, словно они давно уже были знакомы:

— Здравствуйте, Никита. Саня много про вас рассказывал, даже стихи ваши читал. — И улыбнулась.

Он схватил своей огромной ручищей узенькую ее руку, теплую и живую, и, не зная, что с нею делать, смотрел сверху в поднятые на него глаза.