Отец и сын, или Мир без границ - [16]

Как я узнал, Скарлет перенесла много бед в котячестве и ранние травмы наложили отпечаток на ее характер. Ночью она каждые два часа прыгала ко мне в постель, призывно мяукала и не уходила, ожидая, что я буду ее гладить и рассуждать о превратностях ее судьбы. Все это я и делал и вставал совершенно разбитый. Никакая любовница не смогла бы отравить мне жизнь более успешно. В ответ на мой кислый отчет о пребывании в Нью-Йорке Женя сказал: «Ее так жалко. Она как…» (он назвал сына наших знакомых, страдавшего тяжелым недугом). «Если ее не приласкать, она разнервничается и не заснет». Ту же муку, остановившись в Нью-Йорке, испытала и Ника. Но, как сказано, кроме волос и кошек были машины.

Примерно с полутора лет игрушечные машинки вытеснили зверей, кубики и музыкальный ящик. Зная это, люди дарили нам только вездеходы, автобусы, грузовики, самосвалы, мотоциклы, троллейбусы, тепловозы, кареты скорой помощи, трейлеры с прицепом, целые поезда – что угодно, лишь бы на колесах. Рано утром напротив нашего дома кто-то по будним дням регулярно ставил свою машину. Была та машина горчичного цвета, но Женя называл ее горчичневой. Ни один день не начинался без того, чтобы он не подбежал к окну и не постоял там минут десять. Но любование машиной происходило после завтрака (у ее хозяина работа начиналась в девять часов), а до того надо было продержать дитя в хорошем настроении.

К эпохе увлечения транспортом, светофорами, знаками и прочим реквизитом автодорожного ведомства мы уже во всех подробностях изучили судьбу трех поросят. Они-то и пришли, вернее, приехали нам на помощь. Ломая фольклорную традицию, я установил, что у Ниф-Нифа был красный мотоцикл, у Наф-Нафа – синий, а у Нуф-Нуфа – оранжевый. Волк имел, естественно, серый мотороллер. По-английски волк называется большим и злым, а не серым, но Женя, разумеется, так же хорошо знал сказку и по-русски.

По счастливому стечению обстоятельств мотороллер у волка все время ломался: то мотор заглохнет, то колесо отвалится. Названия даже самых мелких частей машины Женя запоминал мгновенно, но в моем (британском) варианте; в Америке они называются по-другому, и после Ленинграда эти слова не пригодились. Я и сам уже с трудом вспоминаю их. Пока волк занимался починкой, поросята спасались в разных домах (при каждом имелся обширный гараж), а там, глядишь, и дедушка стучал с завтраком. (В другую эпоху другому мальчику шести лет от роду я рассказывал, что гулял по лесу и встретил там медведя, лису и даже лося. «А серого волка ты видел?» – поинтересовался он. «Нет, серый волк не попадался», – ответил я своему разочарованному собеседнику.)

На улице Женя, без малейших усилий освоивший набор тогдашних машин, каждую секунду выкрикивал (со мной, конечно, по-английски): «Желтые „Жигули“!», «Серый „Запорожец“!», «Зеленая „Волга“!», «„Победа“ шоколадного цвета!» В хорошие дни попадались «ЗИЛы» и даже «Чайки». (С чайками было много хлопот. Когда он познакомился с соответствующими птицами, он не мог понять, почему они по-английски называются не так, как машины.) Один раз он подбежал к красному «Москвичу» и, дергая меня за рукав, заорал: «Едя, едя», – то есть red (красная). «Едем, едем», – засмеялись стоявшие у открытой дверцы две молодые женщины. Не оценили они и возгласа опа (open: у машины была открыта дверца) и столь же снисходительно повторили: «Опа, опа!»

О многом переговорили мы с Женей по утрам. Наверно, беседы о пуговицах и поросятах пошли ему на пользу, но вот удивительное дело. Однажды я на неделю уехал на конференцию. Все это время на моей раскладушке ночевал дедушка. Как только Женя в свои шесть часов поднимал голову над кроваткой, раздавалось строгое: «Спи, спи немедленно!» Женя послушно ложился и засыпал еще чуть ли не на два часа. Вернувшись, я повторил грозное приказание, и результат был тем же. Так всегда: придумываешь хитроумные обходные манеры, а о прямом пути не догадываешься. Жаль, что мне не удалось доспать тех часов.

Знаменитый педиатр, изредка наносивший нам визиты, не скрывал возмущения: «Как, ему скоро полтора года, а он все еще не просится?» Было приказано завести два горшка: большой и маленький. Женя оценил новые игрушки и по вечерам охотно гулял по комнате, стукая горшками друг о друга, но никогда не используя их по назначению. «А вы его высаживаете?» У многих моих сотрудников были дети Жениного возраста, и у всех имелась строжайшая система: дети каждые полчаса садились на горшок, а те, кто постарше, – каждые сорок пять минут. Мне сообщили, что ночью особенно мальчиков надо высаживать непременно; в противном случае они станут «рыбаками» (приводился пример сына одной нашей сотрудницы). Об этом предсказании я уже писал. И мы приросли к горшку.

Средней нашей нормой было шестнадцать выстрелов в ползунки за тринадцать часов. Один-два раза нам сопутствовала удача. А ночные высаживания не имели смысла: Женя не просыпался (будить же ребенка – себе дороже). Правда, мокрый он был себе неприятен и иногда (иногда!) призывно кричал. А днем: «Где лужа?» – спрашивал я. Женя радостно шлепал по луже рукой. Мы ее вытирали и переодевали сухие ползунки. Вдруг (в год и четыре месяца) он подошел ко мне и сам подал сухие ползунки. Какая сознательность! Больше это чудо не повторялось.