Отец - [39]

Было пятое число, день, когда, все городские пенсионеры, получив пенсию, приходили на почту оплачивать счета. Не глядя на протягивавших бланковые книжки, он отрывал заполненные бланки, пропускал их через машинку и громко штемпелевал. Следующий! Следующий сунул в окошечко письмо: „Йоси Бергеру“, — прочел Йоси и поднял голову, но мальчишка с лицом, похожим на смеющийся рваный сапог, исчез, уступив место пенсионерке в платье с золотыми огурцами. Йоси встал, откачнулся с письмом в подсобку и, прислонившись к стене, прочел единственную, написанную дочкиным почерком в центре листа фразу: „Папа! Только, пожалуйста, не говори дяде Стэнли“.

44

Лентяй. Сачок. Бездельник. Саботажник. Филон. Слова эти не шли Саше Боцине. Саша был по-своему даже трудолюбив. Он, например, мог два часа подряд сворачивать папиросы и набивать их голландским табаком. К тому же Сашина фигура была так огромна, что в поле зрения попадала только какая-нибудь ее деталь, например, опускающаяся рука, и было ясно, что ручища эта опускается, чтобы поднять сорокакилограммовый мешок. Однако рука, опустившись, чесала икру, а мешок с песком поднимал Габи или задыхающийся, потный с непривычки, Француз.

Горчаков быстро просек Сашу и поставил его наполнять мешки — тут уж приходилось работать, потому что товарищи, отнеся мешки с песком в квартиру, скоро возвращались за новыми. Горчаков сидел тут же, на солнышке, курил и стерег.

Позавчера Саша как переводчик участвовал в военном совете. Горчакову чрезвычайно понравилась Авина идея показать местным кузькину мать, а именно, в субботу, когда мэр и его заместитель, как всегда, возвращаясь с Могилы Праведника, будут проходить мимо 128-го дома, взять их и еще человек пять в заложники, открыть миру правду, а в случае нестыковки погибнуть с оружием в руках.

Саше, напротив, Авина идея так не понравилась, что он хотел было перестать переводить, но не осмелился. Два этих человека сжимали его, как огромные плоскогубцы. Саша перевел Ави горчаковские мнения: больше одного автомата на рыло не нужно, патронов и гранат купить побольше, людям спать вместе, окна заложить мешками с песком.

— Что, — спросил Горчаков, глядя Саше прямо в рожу, — думал, отвертишься? Не надейся. Не тешь себя мечтами.

С тех пор Горчаков не разлучался с Сашей. Он ковылял с ним за сигаретами, ждал на скамейке у тетиной парадной, пока Саша доест компот. Саша ел молча: он мечтал. Мечтал бежать в Австралию, мечтал позвонить в полицию, не в ту полицию, сержанта которой он два месяца назад связал и вымазал ваксой, а в другую, хорошую полицию и все, все рассказать, мечтал просто расплющить Горчакова — Саша был уверен, что если на калеку наступить, он щелкнет, как раздавленный клоп. Но все это были, как правильно сказал Горчаков, мечты. Горчаков и спал рядом с ним, на соседнем матрасе. И песок в зеленые мешки Саша насыпал под спокойно ненавидящим взглядом его до краев налитых водкой голубых глаз.

45

Йоси стоял на вершине железной лестницы, у дверей вагона, подвешенного к потолку огромного промышленного здания, и ждал брата.

Йоси видел и слышал:

1. Стучащую машину, в жерло которой голый по пояс малый время от времени сыпал из мешка желтое. Иногда малый совал в жерло машины доску и бесцеремонно там шуровал. Мышцы под смуглой кожей рабочего сильно двигались.

2. Большую бурую кобылу и трех гусей. Кобыла стояла на солнце, в открытых воротах здания и отмахивалась от мух хвостом. Когда хвост уставал, кобыла входила в помещение, отчего три гуся, два серых и белый, начинали, волнуясь крыльями, пятиться в угол, и пропадали из виду. Потом кобыла возвращалась на улицу, и гуси шеренгой, в ногу, выходили из угла.

3. Ряд промышленных холодильников и длинный мраморный стол. Видимо на этом столе Стэнли разделывал овец и быков, которых потом жарил вон в той кирпичной печке с железной дверцей. Возле печки лежала куча песка и несколько кирпичей. Из песка торчал мастерок.

4. Маленький синий трактор и медленно слезавшего с него Стэнли. Стэнли постоял перед печкой, подошел к малому, пошуровал доской в машине и начал звучно подниматься по железной лестнице. Видно было, как медленно и плохо гнутся его колени, особенно левое, в бандаже.

— Вот, — сказал Стэнли, открыв дверь вагона и подталкивая брата, чтобы вошел, — это моя мастерская. Видишь — кровать. Иногда я здесь сплю. Я встаю в пять утра и работаю. А на этой машине, — Стэнли указал на приспособление, из которого торчали страшного вида иглы, — я хочу шить сапоги для верховой езды. Сапоги с рантом. Рант — самое лучшее крепление. У меня есть заказ на пятьсот пар.

Йоси вспомнил, что пять лет назад, когда он был здесь последний раз, брат тоже показывал ему машину с иголками и говорил про пятьсот пар.

У стен стояли машины и машинки, на столах — ячеистые ящики с заклепками и пряжками. Йоси повертел ручку машинки, пробивавшей дырки в ремнях, подержал в руках черный, грубо сработанный, похожий на карпа, меч.

— Видишь это седло? — продолжал Стэнли, — я его починил. И ремни, и цветок новые.

Цветок был вырезан из желтой кожи. В нем, как во всем здесь — в ручках инструментов, в расстановке машин, в мощной сварной конструкции, на которой висела мастерская, в каждой фаске, дырке и строчке чувствовалась Рука. Дырка, пробитая одним нажатием ручки, была абсолютно круглой, четкой и черной. Фаска снималась одним проходом ножа. Материал почти не сопротивлялся. Материал понимал, с кем имеет дело. Стэнли и луну мог бы подвесить заново, как подвесил свою мастерскую. А еще на всем была пыль — легкий, невидимый слой пыли. Возьмешь в руки резец или штамп со львом, полюбуешься, поставишь на место, и хочется вытереть ладонь о свисающую со стола полоску кожи, но и кожа в пыли. Думается, как в музее: хорошие вещи делали когда-то люди, не то что теперь.