Отец Александр Мень - [17]

«Расхождения во взглядах Леночки и ее мужа Володи никогда не препятствовали их любви и привязанности друг к другу, — дополняет этот рассказ Роза Марковна Гевенман. — Этот миролюбивый дух передался их детям — Алику и Павлику. Никогда я не слышала об их ссорах. Чудная фотография маленьких мальчиков — Алик, обнимающий Павлика, — всегда встречала меня при входе в небольшую уютную комнату на Серпуховке, где долго жила Леночкина семья».

«У отца была необыкновенная широта и терпимость, которую унаследовал Александр, — вспоминает о Владимире Григорьевиче Павел Мень. — Для мамы важно было помолиться перед едой и после. Если папа присутствовал, то надо было делать это или молча, или выйдя из комнаты, обменявшись взглядами».

Уже с детства все отмечали особую просветленность Алика и его удивительную способность дружить и улаживать любые конфликты. Мария Витальевна Тепнина рассказывала, как в день рождения маленького Алика разные гости подарили ему двух одинаковых слоников. Алик не только не огорчился, увидев второй экземпляр только что полученного подарка, но, наоборот, захлопал в ладоши и немедленно объявил, что эти два слоника будут дружить, и придумал целую историю их будущих приключений.

Игрушечные машины, технику и конструкторы Алик не любил, зато много рисовал и лепил. Не проявлял особенных склонностей к устному счету и математике, но уже с детства много читал и делал зарисовки, записывал свои наблюдения. А главное — с раннего возраста проявлял недетскую разумность и чуткость к окружающим.

Анна Корнилова вспоминает такие эпизоды из жизни маленького Алика:

«Детей водили в лес и на речку. Как-то стояли они на берегу и смотрели, как коровы по колено в воде переходят на другую сторону. „А кто же будет потом вытирать им ножки?“ — спросил Алик. Он заботился обо всех.

В другой раз, когда он сам вел себя не как подобает, ему сказали, что „надо же себя уважать!“. Он задумался, а потом ответил: „А я думал, что надо уважать других“…»

Вот как рассказывает о своем раннем детстве сам отец Александр:

«Отец был постоянно занят своими делами; он был человеком очень честным, очень работоспособным и весь, целиком, отдавался работе. Поэтому больше я общался с матерью, человеком глубокой веры, большого оптимизма и жизненной силы, и ее сестрой. Тетя была специалистом по дефектологии, по умственно отсталым детям, занималась с олигофренами и т. п. Они были христианки, глубоко убежденные, и в самые трудные годы я был воспитан в традициях Православной церкви. И потом уже я это воспринял сам, как каждый человек должен воспринять встречу с Богом — личную; это уже не только традиция, а внутреннее.

<…>

В возрасте детском, дошкольном (может быть, в пять лет), особенно меня тяготила бессознательность поступков. Я сам ощущал, что многие поступки делаю несознательно, совершенно механически: я иду куда-то — меня ведут, я что-то делаю… Меня это ужасно удручало и обременяло, я хотел из этого состояния выйти, я хотел ясно отдавать себе отчет: что, зачем и почему. На самом деле это борьба между сознанием и подсознанием. Мне это не нравилось, но выходить на сознание тоже было несколько болезненно. Я остро помню момент, когда я осознал это свое, как говорят экзистенциалисты, бытие в мире: я потерялся в Серпуховском универмаге, вышел оттуда и вынужден был идти пешком домой один… И ощущение собственного одиночества для меня символизировалось в моей тени, которая шла передо мной. Я был в валенках, маленький, и тень была очень несчастной. Мне казалось, что это путешествие очень длинное…»

Очевидно, что неуправляемая стихия детства тяготила маленького Алика. В нем созревал сильный ум, который восставал против подсознательных элементов детской психики и вызывал к жизни стремление к ясности, пониманию, владению собой и окружающей ситуацией.

В начале 1941 года был арестован Владимир Григорьевич.

Вот как вспоминает об этом Елена Семеновна:

«…Как технорук фабрики он имел право подписи наравне с директором и якобы подписал бумагу, по которой кто-то мог класть деньги в свой карман. В середине января у нас был обыск. Это произвело на меня тяжелейшее впечатление. Я воззвала к Господу и вдруг слышу какой-то внутренний голос: „Что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после“. Это меня успокоило, тем более что то, что было у меня под матрацем, — огромная богослужебная книга, — они не увидели, даже не полезли туда, а шкафчик с иконами открыли и тут же закрыли, так что сосед — понятой — ничего не видел. Володю взяли и в тот же день выпустили, но через 2 недели посадили надолго. Я боялась ездить к батюшке, чтобы не подвести его. Вместо меня ездила Верочка.

Батюшка велел мне написать молитву „Взбранной Воеводе“ и отдать Володе. Я так и сделала. К моей радости, Володя молитву взял, прочел и оставил у себя. Через несколько месяцев я увидела во сне, что мне дают свидание с Володей. В комнате много людей, а мне надо с ним остаться наедине. Наконец мы остались вдвоем. Я спросила его: „А молитву у тебя забрали?“ — „Нет, — сказал Володя, — она осталась при мне“. На этом я проснулась. О. Серафим сказал, что этот сон послан мне в утешение. Он благословил меня особо молиться за Володю, и дети тоже должны были кратко молиться за него. На детей он наложил строгий пост в период Великого поста.