Отчуждение: точка контакта - [16]

– Точно так же, как вчера две твои новые банды, а до этого, и еще одну. Только банды уничтожали все вместе, а кабана подстрелил один мой снайпер. Он знает, куда стрелять.

– Мой моджахед выпустил в этого кабана целый автоматный рожок. В грудь стрелял. И не смог его даже остановить. Кабан затоптал его.

– Плохо стрелял. Снайпер послал только три пули. Правда, калибра «восемь и шесть на семьдесят». Такая пуля любой бронежилет пробьет, не то что голову кабана.

– Хорошая, наверное, винтовка.

– И винтовка хорошая, и снайпер хороший. Плохих бойцов у меня во взводе вообще нет.

Я спокойно врал. У ефрейтора Ассонова была винтовка «ORSIS-T5000» такого калибра, но она осталась в оружейной горке бригады. Эта винтовка хороша для стрельбы с дистанции километра в полтора. Но она не имеет глушителя. А в наших операциях на Северном Кавказе глушитель часто играет существенную роль. И потому в командировку Ассонов берет малозвучную ВСК-94. Но припугнуть эмира хорошим калибром тоже хотелось.

– Он и сейчас держит тебя на прицеле. И в любой момент может нажать на спусковой крючок. Потому не рекомендую тебе, Магомет, делать резких движений.

В этот момент на связь вышел старший сержант Камнеломов.

– Товарищ старший лейтенант. Есть две человека. На склонах лежат. По обе стороны хребта. Мы с майором Медведем уже к ним подходим.

– Работайте. – дал я согласие, подправляя микрофон.

Эмир понял, что я общаюсь с кем-то по связи, и не с ним разговариваю. И потому вопросов не задавал. Прошло еще тридцать секунд, в течение которых не было сказано ни слова ни с одной стороны.

– Троица, я отработал, – сообщил Медведь.

– А теперь и я, – в тон командиру группы добавил Камнеломов. – Так по башке дал, что лопатку еле вытащил.

Дело было сделано без звука, как и полагается. Старший сержант и майор, видимо, общались между собой по персональной линии связи, потому я и не слышал их раньше. А в общую линию включились уже в самом конце, когда можно было передать сообщение мне.

– И можешь, эмир, на своих парней не надеяться. – озвучил я полученное сообщение.

– На каких парней? – Арсамаков сделал удивленное лицо.

– Которые на склоне лежали. Они так же там и лежат, только уже никогда не поднимутся. Ты их, как всех остальных, просто подставил, и выбросил, как отработанный материал, как тех парни, что лежат сейчас под тушей кабана. Их обгрызают красные волки, и клюют вороны, а ты даже не позаботился тем, чтобы похоронить своих людей. Это не по-людски, и именно потому, во-многом, я еще раз заявляю тебе, что уважения ты недостоин.

Он никак не показал своего неудовольствия или удивления. И не показал своего отношения ко мне. Выдержка у эмира была изумительная. Или просто долго переводил на язык, которым думал, услышанные слова. Пока я плотно не занимался английским, я думал, что мыслить и слушать – это, практически, одно и то же. По крайней мере, близко по скорости. Но потом убедился, что это не так. Скорость приходит только вместе с практикой. Тогда же понемногу начинаешь во время разговора и мыслить на иностранном языке. Но у Арсамакова за все последние годы, что он обитает в горах, практики разговора на русском языке, должно быть, было недостаточно. Наконец, он осмыслил сказанное мной, но отреагировал только на то, на что захотел отреагировать.

– Не я убивал этих людей на хребте.

– Но ты привел их сюда, чтобы убить меня и моих людей. И твои люди за это поплатились. Только ты опять бросил всех, и скрылся. Это тактика труса и подлеца. Такому человеку верить нельзя.

– Тем не менее, я прошу тебя мне поверить. Людям жить в этих горах. А их у нас пытаются отнять. Причем, отнять пытаются не люди, а какие-то мерзкие твари на восьми мохнатых лапах.

– Не прикрывайся заботой о людях. Я только что говорил тебе о том, как ты о них заботишься. Скажи уж откровенно, что сам ни на что не годен, и пытаешься найти единственный для тебя способ спасения – оказаться полезным федеральным властям.

– Если тебе не интересно, можешь со мной не говорить, – эмир сделал вид, что обижается. Мне, однако, было наплевать на его обиду. У него не было другого пути, кроме пути к сотрудничеству с нами. Был, конечно, другой – подставить руки, чтобы их связали за отсутствием наручников. Но этот путь эмира устраивал, думаю, меньше всего. Не устраивал он и нас, но Арсамакову об этом знать не следовало. Мы ведь и пришли в Резервацию с мыслью о том, чтобы поймать эмира, и заставить его работать на нас.

– Не я рвался с тобой поговорить, – сказал я то, что не соответствовало действительности. – Это твоя собственная вынужденная инициатива. Повторяю – вынужденная. Ты видишь в этом единственный путь к спасению своей шкуры. Мне, чтобы быть удовлетворенным, достаточно сейчас просто встать с камня, не побояться испачкаться такой грязью, и дать тебе в лоб. А потом связать тебе руки, и отправить тебя в СИЗО. На этом моя миссия может завершиться, и я поеду в отпуск. Но ты в СИЗО не хочешь. С одной стороны, это правильно, потому что хорошего там тебе ждать не приходится. Ты сам это знаешь. И пожизненное заключение на три года, которые ты в камере только и сумеешь прожить – дольше там редко кто живет, тебя не устраивает. И потому не строй из себя значительного человека, и говори, что хотел сказать, а я уже буду решать, интересные ли ты даешь сведения, и стоит ли с тобой связываться. А, самое главное, буду проверять, насколько тебе можно верить. Будь готов к проверке. Соврать у тебя не получится.