Отчий сад - [63]

— может быть, возможность неожиданной перемены или отсутствие того правильного и четкого, что делает жизнь совместную с человеком спокойной и регламентированной какими-то пусть мелкими, бытовыми, но вполне определенными законами. Приличный человек так вот не исчезнет! — возможно, прокомментировала бы она данную ситуацию, выказав тем самым не только свое пристрастное отношение к отцу внука, но и странноватую убежденность во власти внутренних, субъективных законов, а не обстоятельств внешних над судьбой Антона Андреевича.

Ветер рвал волосы, кидался, приникал к лицу. Они спустились на нижнюю палубу, вернулись на свои места, сели. Прошел к лестнице высокий мужчина, по виду латыш или литовец, а с ним, видимо, его жена, похожая на кореянку. Митя, проследовав за ними глазами, отметил, каким угрюмым обаянием повеяло от ее лица с черной густой челкой до самых глаз, какой диковатой грацией от ее тонкой фигуры в коричневой трикотажной майке, сквозь тонкую ткань которой откровенно проступали крепкие соски, в такой же тонкотканной юбке, западающей при ходьбе и явственно обрисовывающей узкие бедра и плавный кувшин живота. Ребенок, семенивший за ней, очень смахивающий на мать, судя по одежде — девочка, вдруг остолбенело остановился напротив Мити, поднял на него свои восточные доверчивые глазенки — и такую восхищенную песенку пропело милое детское личико, что Наташа с жалостью подумала: вот такая любовь тебе и уготована судьбой, маленькая моя, — любовь восхищенно-горькая к тому, в чьих светлых очах только долгие прозрачные волны, только дальнее небо, только отстраненный свет…

Пляж Судака был переполнен, и Наташа, когда сошли они с теплохода, купаться не стала, несмотря на тяжелую жару, но Митя, быстро сбросив верхнюю одежду, забежал в воду и поплыл. Наталье показалось, что девицы на пля

note 187 же сразу умолкли — так прекрасен он был, выходящий из волн, только все же худой, больно худой ты, брат мой милый… покинул нас с тобой отец наш, оставил на берегу, а сам, отброшенный волнами жизни или накрытый волною смерти, исчез за полоскою горизонта…

Они поднялись к домам. Хотелось уже есть, но Митя сказал: потом. Старуха в желтом выцветшем платье с корзиной в руке, полной белья, предложила им комнату. Всегда сдаю молодоженам, прошамкала она. Коричневая ее кожа, обветренная и обожженная солнцем, и желтое выцветшее платье, и желто-коричневые стены старой крепости, змейкою вьющиеся по горе, вскоре обратятся в новую работу — «Желтые глаза Крыма», где сквозь коричневый и бледно-желтый проступят еле видно прищуренные глаза отца.

— Девушка обернулась — милиция?

— Вы идете правильно, за тем вон домом. Мите вспомнилось: его мать, Анечка, девушкой бывала здесь, открытка хранилась в альбоме — «Судак. Генуэзская крепость». Он представил, как бродила она здесь с подругой: ее белые руки, конечно, сразу же обгорели, а на нежной груди шелушилась кожа… Знала ли она, глядя с высоты горы на едва заметно колышущиеся темно-синие и темно-зеленые пятна водорослей, любуясь витиеватой игрой светового дракона, наблюдая за влюбленными дельфинами, прыгающими вдалеке, точно расшалившиеся капли давно прошедшего ливня, за белым пароходиком, высыпающим на берег горсткой цветных стекляшек из ладони совершивших морскую прогулку пассажиров, знала ли она, что здесь же, у крепостной стены, будет стоять когда-нибудь ее сын, ищущий отца своего? Знала ли она?..

Уже после милиции, где, разумеется, ничего не сообщили о пропавшем, они наконец-то поели — чебуреки истекали горячим соком, — выпили бутылку минеральной воды и поднялись к зеленоватым стенам крепости.

Сегодняшний день вместе с солнцем уже шел на убыль, и сейчас, после милиции и морга, где кроме трупа

note 188 упавшего с горы алкоголика и кроме сладко улыбающегося санитара, никого не оказалось, густели медово его последние теплые лучи.

Санитар, несомненно, был живехонек, его загар отливал фиолетовым, а ногти светились обломанными ракушками.

После тяжелого впечатления от сиротливого отцовского чемодана и путанного рассказа его приятеля, сейчас отчего-то показалось Мите странным искать одного человека, когда тысячи и тысячи людей, когда-то ступавших на Крымскую землю и на Землю вообще, уже канули тусклыми или светящимися гальками в тяжелую воду небытия, и случайное сочетание линий, цветов, кругов и квадратов, бывшее их жизнями, распавшись, стало частичками каких-то иных, возможно, и не земных вовсе, не переводимых на язык слов, недоступных для наших глаз сочетаний.

…И мы с тобой, Наталья, и мы…

Она молча прижалась лицом к его плечу.

— Но я верю, что он жив, — грустно сказала через мгновение, отстраняясь, — непонятно, почему в чемодане не оказалось его элетробритвы, если он хотел возвратиться вечером? Митя тут же очнулся от своих размышлений.

— Ты молодец! — он страшно обрадовался. — Ты просто Шерлок Холмс!

— Я — рядовой участковый терапевт. Они поглядели друг другу в глаза и мягко улыбнулись.

— Но в Крыму его, мне кажется, уже нет.

— Боюсь, что и для нас его уже нет.

— Ты о чем?!

— А сболтнул, и все. Так. — Митя помрачнел. Наташа так не любила, когда он печалился или сердился, и мысленно прошептала: «Ясно солнышко, покажись», — его тучи всегда закрывали своими краями и ее душу.