Отчий дом - [28]
— Всех, со всем двором, министрами и всякой сволочью… высокопоставленной! Надо изобрести такое вещество, чтобы достаточно было полфунта, чтобы на месте дворца осталась огромная яма…
Гриша изумленно посмотрел в сторону некрасивого сутуловатого юноши с рыжими вихрами и калмыцкими глазками[91], изложившего свой страшный проект совершенно бесстрастным спокойным голосом, и сразу возненавидел его, начал избегать его близости даже в играх в лапту, чушки, в шахматы… Гриша почувствовал к нему брезгливость, которую, неизвестно почему, проявляли к нему совершенно далекие от политики девушки Сашенька и Зиночка.
— Противный!
— Почему?
— Так…
Маленькая Наташа, случайно услыхавшая секреты взрослых девушек, громко и весело сказала:
— У него всегда мокрые руки! А вчера он убил из ружья котенка. Ей-богу! Право! Потом схватил его за хвост и бросил через забор! Ей-богу! Право!
Иногда, когда надоедали целый день с хозяйством, Павел Николаевич шел на огонь во флигеле, откуда доносился бурливый говор молодежи. Любопытно, что делается в этом, как выражался Павел Николаевич, буйном отделении сумасшедшего дома… Однажды вошел вот так, неожиданно, и все смолкли… В чем дело? Почему вдруг присмирели? Может быть, его присутствие стесняет?
Всех больше смутился сидевший с тетрадкой под лампой Елевферий.
— Может быть, мне уйти, господа?
Елевферий покашлял в руку, погладил себя по голове и сконфуженно признался:
— Нет, зачем же? Даже совсем напротив… Будем признательны выслушать ваше мнение… Я сделал доклад о новых путях в Царствие Божие. Для всеобщего примирения народа и интеллигенции…
— Любопытно! — отозвался Павел Николаевич, искусно скрывая внутреннюю улыбку морщинами на лбу.
— Так вот в чем дело… Как я тут развил свою тему…
И, заикаясь и сильно жестикулируя, Елевферий начал объяснять свой проект.
— Мы тут все рассуждаем, как Царствие Божие на земле установить, рай земной…
Павел Николаевич поморщился: пуганая ворона и куста боится. А тут зрелый человек, готовящийся принять священство, с мальчишками откровенничает. Хотя и давно знал Павел Николаевич этого чудака и философа из духовного звания, страшного любителя звонить на колокольне в Пасхальные дни, а все-таки напрасно мальчишки с ним так откровенны. Сколько уж раз такие с виду простачки водили за нос ротозеев и, сами вылезая из воды сухими, если не предавали, то подводили других, спасая свою шкуру!
Павел Николаевич сделал серьезно-хмурую физиономию, с упреком обвел взором молодежь и сказал:
— У меня столько хлопот со своим никудышевским раем, что я давно уже перестал интересоваться раем для всего человечества. Вот что, будущий отец Елевферий, я вам посоветую: удовольствуйтесь-ка лучше, как приличествует избранной вами профессии, раем небесным, а земной оставьте в покое!
Последовало общее смущение, которое нарушил Дмитрий:
— Мы раем небесным мало интересуемся.
Тогда воспрянул и Елевферий:
— Помилуйте! Разве я не понимаю, в каком обществе я нахожусь? Мы все знаем друг друга достаточно…
— Почему же, когда я вошел, вы, Елевферий Митрофанович, прервали чтение?
Елевферий покраснел и пожал плечами:
— Так неужели же вы думаете, что от недоверия к Вам? Я с юности своей знал, что вы за человек… знал, что вы не только словом, но и делом доказали и продолжаете доказывать…
Тут Елевферий опять покраснел и тихо, с обидою проговорил:
— А вот я, как видно, вашего доверия не заслужил… Это для меня печально и обидно. Я не только не с недоверием… к Вам, а совсем напротив. Вы единственный человек в окружности, в ком я надеялся обрести истинного ценителя и критика…
В лице, в голосе, во всей фигуре Елевферия было столько наивной искренности, что Павлу Николаевичу сделалось вдруг перед ним неловко, почти стыдно, как бывает это иногда с человеком, который, имея в кармане много денег, пройдет мимо протянутой руки по лености остановиться и полезть в карман за мелочью, а потом спохватится…
— Вы меня не совсем поняли, Елевферий Митрофанович. Я с удовольствием поделюсь с вами своими знанием и опытом, советами относительно источников, своими книгами из библиотеки. Я только не считаю себя вправе давать советы и указания относительно революции. По-моему, если ты сам в ней не участвуешь, то и права никакого не имеешь толкать туда других…
— Мы тут никого не толкаем, а просто разговариваем, обсуждаем, — глухо прозвучал из полутемного угла голос Гриши, и Павел Николаевич вдруг вспомнил, как сам он обвинял общество, педагогов и церковь в том, что они замалчивают те вопросы жизни, которыми горит молодежь.
— Да я и пришел послушать, что у вас тут делается… и сейчас не отказываюсь побеседовать… Только в порядке простого разговора, а не революционных дел и предприятий…
— Вот именно! Именно! — подхватил Елевферий. — Я ни в каких партиях не участвую физически, но духовно я тоже ищу «Града Незримого, взыскуемого»[92]. Сам Господь говорил о сем Граде… И литература наша: и Белинский, и Гоголь, и Достоевский, и Лев Толстой…
Павел Николаевич успокоился: в рамках «Незримого Града» можно и о революции говорить…
— Я, например, положительно отметаю террор… — добавил Елевферий.
«Юность» носит отчасти автобиографический характер.Начало романа — юность героя, его первые переживания, учение, его первая любовь к белокурой Зое. Всё это, видимо, списано с натуры. Романтика переживания сочетается у Чирикова с чувством юмора, ирония, часто над самим собой, типична для повествовательной его манеры. Автобиографична и та часть романа, где описывается жизнь в тюрьме. Тут сказывается опыт политического «преступника», испытавшего все фазы тюремного сидения, допросы жандармов, а также всю «романтику» заключения, которое, как это ни странно, становится даже привлекательным в воспоминаниях почти всех, подвергшихся в свое время политическим преследованиям в эпоху царской охранки.
Первое научно подготовленное издание одного из замечательных писателей русского Серебряного века. Почти все произведения, включенные в сборник, с момента их первоначальной прижизненной публикации никогда более не воспроизводились.Роман «Зверь из бездны» печатается в России впервые.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.