Отчет Брэдбери - [18]

— Тебе повезло, что у тебя есть дети, — сказал я.

— Мне тебя так жаль, — всхлипнула Анна.

— Нет. Я имею в виду, не только сейчас. Не из-за того, что ты сказала. Я все время об этом думаю. Думаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы наш сын выжил.

То, что она сделала потом, заставило меня почувствовать себя неуютно: она подошла и села рядом со мной на диван. Я понял, что она хочет меня утешить, но это было слишком навязчиво. Она была чересчур близко. Я чувствовал, как от нее пахнет ужином.

— Ты можешь отказаться, Рэй, — сказала она. — Можешь выслушать меня и отказаться. Отправить меня домой. Я скажу, что тебе нельзя доверять. Что мы очень рискуем, связавшись с тобой. Не делай того, о чем я попрошу. Когда я попрошу, откажи мне.

— Как я могу отказать? — спросил я.

Потом задал ей один вопрос и удивился, что мне не приходило в голову спросить об этом раньше:

— Как ты меня нашла?

Как я и предполагал, она улыбнулась.

— Я бы сказала, что у нас свои способы, но все гораздо проще. Я просто позвонила в канцелярию университета и спросила о бывшем выпускнике.

— Я бы сроду не догадался, как тебя найти.

— Тебе бы этого и не захотелось, — сказала она.

Я сказал Анне, что часто думаю о том, какой была бы моя жизнь, если бы мой сын был жив. Это действительно так, и я уже давно об этом размышляю. Но я не сказал ей, что никогда не думал о том (или думал очень редко), какой была бы жизнь моего сына, которому уже исполнилось бы тридцать четыре. Конечно, это выставляет меня не в лучшем свете. Хуже того, с маниакальной частотой я задаю себе похожий вопрос. Если бы, как треклятому отцу из сказок, мне дали выбор, чью жизнь сохранить — молодой жены или новорожденного сына, что бы я выбрал? Это жестокий вопрос. Жестоко и то, что я постоянно спрашиваю об этом себя, что я вообще об этом спрашиваю. Мой ответ на это никогда не меняется, я каждый раз отвечаю мгновенно, неустрашимо и определенно. Если бы мне пришлось выбирать, оставить в живых жену или сына, сейчас и когда угодно я бы выбрал жену, которую любил и знал, с которой жил и от которой зависел.

— За двадцать пять лет, — сказала Анна, — мы так и не смогли даже приблизительно узнать, что происходит в Отчужденных землях. А это чрезвычайно странно, учитывая, насколько упорны мы были. Если правительство делает то, что намеревалось, там сейчас находятся около двухсот пятидесяти миллионов клонов, живущих своей жизнью. Мы можем только предполагать, как они живут. Каждый день, каждый час. Чем они занимаются? Как с ними обращаются? Что они едят? Как они думают и о чем? Как появляются младенцы? Если они рождаются, кто их рожает? Как они питаются? Их кормят грудью? Как они воспитываются? Кто их воспитывает? Кто их родители? У них есть родители? Они получают какое-нибудь образование? Их учат говорить? Им разрешают говорить? У них есть собственный язык? Как ими руководят? Дают ли им имена? Живут ли мужчины и женщины обособленно? Они испытывают желание? Они чувствуют любовь? Что, если этим живым складам человеческих частей требуется медицинское обслуживание? Они знают, что они — клоны? Есть ли у них то, что мы называем «самосознанием», что бы мы под этим ни подразумевали? Что происходит, когда клон стареет? Что происходит, когда клон умирает? Я имею в виду, от естественных причин, прежде чем у него или у нее забирают органы. Что происходит, когда у них забрали органы? Предположим, взяли руку? Или ногу? Или глаз? Или печень? Или сердце. Что делают с тем, что остается? Они протестуют? Они могут забеременеть в знак протеста? Они восстают? Их наказывают? В какой форме происходит наказание? Как они одеваются? Им известна доброта? Они знают о Боге? Если так, то каков их Бог? Клоны — человеческие существа? Если нет, то чем они отличаются? В чем разница между ними и нами? В чем прибыль от бизнеса по клонированию? А это именно бизнес, если в него вовлечено правительство. Каким образом на них делают деньги?

Я не помню всех вопросов, заданных Анной в том разговоре. Не помню, какие вопросы я повторяю с ее слов, а какие придумал сам. Сейчас нам известны ответы на некоторые из них. Их знает Анна, знает ее организация, и, волей-неволей, знаю я. Пока мы (меня раздражает это местоимение) распространяем эту информацию — мое сообщение является первым шагом всеобъемлющей и многообразной кампании по разоблачению, — а тем более потом, когда нас выжмут до капли и мы больше не будем нужны, Анне и мне грозит серьезная опасность.

— Насколько нам известно, — сказала Анна, — внутри никто не был.

Она больше не сидела рядом со мной на диване. Начав задавать свои бесчисленные вопросы, она встала и принялась расхаживать по комнате взад-вперед, между креслом и окнами с двойными рамами. Я машинально вытянул ноги и руки, заняв так много места на диване, чтобы ей больше не захотелось садиться рядом со мной. С каждым новым вопросом она увлекалась, обращая на меня все меньше внимания.

— И за эти двадцать пять лет мы ни разу не получили обнадеживающего сообщения о побеге клона с Отчужденных земель. Мы ждали этого, следили за этим. Фанатично. Как безумные почитатели.