Отчаянные характеры - [9]

– Кроме шуток! Это потрясная тема, ребята. Волосы – стоящая штука! Я хочу жить, и любить, и быть собой. Вот и всё послание. Серьезно.

Он был низенький и пухлый, кожа лоснилась от жира.

– Очень гойская вечеринка, – сказал кто-то за плечом Софи. Она обернулась и увидела молодую пару лет двадцати. На девушке белый кожаный костюм; молодой человек – в военном кителе, с пуговицами в виде глазных яблок, которые глядели из ниоткуда в никуда. Его вьющиеся волосы торчали во все стороны кошмарным колесом святой Екатерины[4]. Девушка была красива – молодая и чистая. Янтарные волосы ниспадали до талии. На одной лодыжке – тяжелый браслет.

– Я видела по крайней мере троих евреев, – сказала Софи.

Они не улыбнулись.

– Ваши вечеринки поучительны, – сказала девушка.

– Это не моя вечеринка, – ответила Софи.

– Нет, ваша, – рассудительно произнес молодой человек. – Типичная для вашего поколения.

– О Боже! – улыбнулась Софи.

Они посмотрели друг на друга. Молодой человек коснулся волос девушки:

– Она злая, правда?

Девушка медленно кивнула.

– Вы, наверное, друзья юного Майка? – спросила Софи. Юный Майк с трудом продирался к диплому городского колледжа Нью-Йорка и в конце каждого семестра наполнял дом Гольштейнов ужасом. Получится ли у него восстановиться еще раз?

– Давай уйдем, – предложил молодой человек. – Нам еще нужно навестить Люка у Святого Луки.

– В больнице? – спросила Софи. – Сейчас уже слишком поздно для посещений.

Они посмотрели так, будто только что ее заметили, и мягко выплыли из гостиной, не оглядываясь.

– Красивый браслет! – крикнула Софи вслед. Девушка оглянулась из коридора. На секунду показалось, что она сейчас улыбнется.

– Мне больно носить его, – прокричала она в ответ. – Стоит пошевелиться – сразу больно.

Отто был прижат к стене и вынужденно разглядывал нависающий над ним подбородок мощной женщины в пиджаке и брюках. Она была английским драматургом, подругой Фло, писала исключительно в стихах. Пробираясь к ним, Софи заметила, что Отто держит одну руку за спиной, прижимая ее к деревянной обшивке.

– Мы все умираем от скуки, – говорила женщина. – Вот почему война, почему убийства, почему «почему». Скука.

– Молодые умирают от свободы, – сказал Отто деревянным голосом. Софи поймала его взгляд. Он едва заметно покачал головой.

– Молодежь спасет нас, – сказала женщина. – Нас спасет, слава мертвому Богу, молодежь.

– Они умирают от того, чем пытаются излечиться, – сказал Отто.

– Да ты ретроград! – сказала женщина, склоняясь, чтобы посмотреть ему в лицо.

– Привет, Сьюзен, – сказала Софи. – Я сейчас слышала, кто-то сказал: «Я навалилась». Что бы это значило? – Она подозревала, что на ее лице читается фальшивое лукавство. В ее словах было скрыто оскорбление, и она надеялась, что Сьюзен почувствует это.

– Сегодня, – великодушно объяснила Сьюзен, – это означает, что либо ты завалилась к кому-то переночевать на диване, либо тебя очень сильно накурили. – Она кивнула Отто и отошла. Сьюзен редко разговаривала с мужчинами, когда рядом были другие женщины.

– Боже мой! – воскликнул Отто. – Остановить ее словесный поток – всё равно что попытаться подсунуть газету под собаку, которая собралась погадить.

– Я ненавижу, когда ты так говоришь! И с годами становится только хуже. Я не выношу это злобное, примитивное…

– Где твой бокал?

– Я не пью, – ответила она раздраженно. Он растерянно стоял прямо перед ней, закрывая обзор. Он услышал ее, услышавшую его, и в нем зашевелилась совесть. Она это видела – и тоже раскаивалась, что нагрубила. Мгновение они пристально вглядывались друг другу в глаза. «Пуговица болтается», – дотронулась она до его пиджака. «Я принесу тебе что-нибудь…» – ответил он, но не сдвинулся с места. Они предотвратили то, что происходило обычно; ненадолго они почувствовали между собой какую-то новую, неизвестную силу. Она пыталась придумать ей название, но ощущение уже ускользало, и как только она забыла, что вообще пыталась вспомнить, он неожиданно оставил ее. Она прижала ладонь к стене. Похоже на укус тарантула. Кожу покалывало. Бешенство… никто никогда не заражается бешенством, кроме какого-нибудь деревенского мальчика с юга.

– Софи, иди сюда, – позвал Майк и повел ее наверх в большую спальню. Кровать была накрыта пледом с греческим орнаментом, у камина стояла мексиканская керамическая лошадь. На одном из прикроватных столиков лежала гора детективов в дешевых ярких, как конфетные обертки, суперобложках.

– Кто это читает? Ты или Фло?

– Я, – ответил он, вздыхая. Выглядел он очаровательно. – Это в моем вкусе. Сильные мужчины. Трепещущие женщины… ум убийцы выставлен на всеобщее обозрение, как содержимое детского пенала с карандашами.

– Ты читаешь что-то не то.

– Всё новое – хорошо забытое старое. А эта фальшивая сложность – всего лишь другой вид пенала.

– Что же будет? – вырвалось у нее. – Всё катится в тартарары…

– Сядь на минутку и помолчи! Я хочу позвонить парочке врачей, посмотрим, смогу ли я кого-нибудь поднять. Правда ночь не лучшее время для этого.

Он сидел на краешке кровати и набирал номер, другой рукой придерживал адресную книгу, телефонная трубка пристроилась между плечом и шеей. Он с кем-то разговаривал, но она не вслушивалась в слова. Она расхаживала по комнате. Зеленое шелковое платье-халат брошено поперек оттоманки. На каминной полке несколько маленьких доколумбовых статуэток свирепо уставились с пустой злобой в противоположную стену, и кажется, будто они стоят на пороге комнаты, собираясь войти и разграбить ее.