Отчаяние - [58]

Но такие люди были лишь исключением, которое подтверждает правило. Первые казачьи дружины, пришедшие на «дикий брег Иртыша», отнюдь не состояли из великих гуманистов своего времени. И надсмотрщики на царских горных разработках не отличались справедливостью и кротостью нрава. Да и поселенцы пограничной линии тоже не были однородной массой. Вместе с бедными землепашцами, уходящими в Казахскую степь от немыслимого произвола и крепостного угнетения, на новые места, как всегда в таких случаях, ринулись авантюристы всевозможных мастей и калибров. Здесь же поселяли и отбывших свои сроки уголовных каторжан. Для всех этих людей даже в родных краях закон был не писан. А здесь перед ними возникали широкие возможности. Когда, например, по одному из царских указов уже ХIX столетия соответствующим ведомствам было предложено покупать в степи в жены переселенцам по пятнадцати рублей за штуку «девушек-сирот» из «инородцев», — то это стало у таких людей настоящим промыслом. Все приобретенные таким образом девушек конечно же числились по документам сиротами. Впрочем, удивляться тут не приходилось. Разве многим дороже стоила тогда русская крепостная девушка, которую также отрывали от родителей и продавали другому помещику?..

Если в коренных российских губерниях процветали казнокрадство, взяточничество и беззаконие, то в неизмеримо большей степени это проявлялось на колониальных окраинах. Если в Петербурге творился неправый суд, то вдвойне неправым он был где-нибудь в Каратале или Кокчетау.

Чем дальше, тем острее становились противоречия между этими двумя сторонами одного и того же исторического процесса присоединения Казахстана к России. И тем скорее привели к революции. В этом и заключается главная прогрессивная объективно-историческая реальность. В этом мудрость истории.

* * *

В 1737 году умер Самеке-хан, а ставший ханом Среднего жуза Абильмамбет находился слишком далеко от российских крепостных линий, но зато слишком близко к Джунгарии. Он решил наладить отношения с джунгарским контайчи. Для этого Абильмамбет признал его главенство над собой, послал к нему аманатом — заложником одного из своих сыновей, а в награду попросил возвратить древнюю столицу своих предков — Туркестан. С этой целью он намеревался направить своих послов к находящемуся в то время в Ташкенте Галден-Церену. Однако Абильмамбет вел эти переговоры втайне. Он не был уверен, что народ его поддержит, ибо вещий Бухар-жырау уже сказал прямо ему:

Никогда не станет старый друг твоим врагом,

Ибо кровь его смешалась с твоей во время клятвы…

И старый враг никогда не станет настоящим другом,

Ибо кровь его пролита твоей рукой!

Тогда и оренбургский губернатор генерал Неплюев поспешил укрепить свои отношения вождями Среднего жуза ханом Абильмамбетом, Барак-султаном и молодым султаном Аблаем. Это взволновало хана Абулхаира, мечтавшего при поддержке России властвовать над обоими жузами. К тому же оренбургское начальство не удовлетворило его просьбу о разрешении на пользование пастбищами между Волгой и Жаиком. В результате воинственные родовые вожди Младшего жуза стали оказывать неповиновение хану Абулхаиру, а аргынские и кипчакские племена торайгыр, каз, кедел, утей, таз, кыркмылтык, айдерке, акташы, такшы и бакай, населявшие пойму реки Тургай и относящиеся к Среднему жузу, но подчинявшиеся до сих пор Абулхаиру, стали откровенно говорить о желательности выхода из-под его власти. Они думали этим ослабить с каждым годом усиливающееся давление царских поселений на их земли. По указу Анны Иоанновны размер налога на казахские кочевья был незначителен. Два жуза вместе платили в царскую казну всего-навсего от одной до трех тысяч штук лисьих и корсачьих шкурок в год. В первые годы и этот налог сдавался от случая к случаю. Теперь же, в связи со строительством новых укреплений, царское правительство стало брать эти налоги в виде продуктов и скота. Основная тяжесть этого налога легла на находящиеся поблизости аулы Младшего жуза. К этому прибавились и злоупотребления чиновников. Начался ропот. «Если уже сейчас берут от нас скот, то что станется, когда крепости будут построены?» — говорили люди.

Казалось, на двадцать лет постарел за один этот год хан Абулхаир. Энергичный и деятельный в прошлом, он теперь мог часами сидеть в одиночестве, глядя в одну точку. Скулы его обострились, щеки ввалились, и ни кровинки не было в пожелтевшем лице. В живых некогда глазах потухли огоньки, и они стали от этого совсем белесыми. Когда он сидел вот так, не верилось, что этот сухой старик и есть тот самый хан Абулхаир, который во главе конной лавы мчался на джунгар, пробивая их тесно сбившиеся тумены.

Но так или иначе, хан Абулхаир не был тем поставившим перед собой великую цель человеком, который, увидя крушение своих планов, подобно раненому орлу, падает с высоты на скалы и разбивается насмерть. Нет, он продолжал думать о том, как хотя бы ползком добраться до вершины, а если не удастся, то хоть отомстить своим врагам. При таком состоянии духа все методы хороши…

Одинокий холм в степи, который облюбовал себе хан Абулхаир, был тем самым, у которого когда-то безродный туленгут убил острым куруком его любимого волкодава. Как всегда, он сидел здесь на заранее расстеленном прислужниками жестком ковре, а рядом, у правой ноги, присел его первенец — султан Нуралы. Слишком долго сегодня беседовали они, и оба были невеселы. Время от времени Нуралы бросал искоса взгляд на отца, но тут же отводил глаза, встречаясь с холодным как лед взглядом Абулхаира. «У хана есть сын до тех пор, пока сын не пожелает стать ханом» — гласит пословица. Пока что султан Нуралы властвует над целым краем, уступленным ему отцом, но кто знает, что кроется в душе у этого беспокойного и, не в пример отцу, суетливого человека…