Отцеубийцы - [39]
– Ты не слушаешь меня и никогда не слушал!
От ее истошного визга хотелось заткнуть уши.
– Я для тебя пустое место! Ты добр, только когда я полезна!
– Послушай меня, Шар…
Но он не успел договорить. Его отшвырнуло к стене, а сверху навис сгусток мрака, сверкая белоснежными глазами. Шарка, рыдая, унеслась прочь по коридору, пока Латерфольт тщетно пытался выбраться из-под демона. Когда же демон растворился в воздухе, его невесты уже и след простыл.
– Дерьмо!
Правый кулак со всей силы влетел в стену. Костяшки сплющились, тупая боль разлилась до самого плеча, а на шероховатом камне теперь красовалось красное пятно. Латерфольт прижал кисть к груди, не чувствуя, впрочем, что телесная боль хоть немного притупила душевную.
«Кругом одни предатели! А я – тупое, слабое ничтожество, не заслуживающее и капли доверия гетмана…»
Левый кулак с размаху впечатался в то же пятно.
VII. Огонь
Волайна и Аллурия молчали, зато откликнулись многие другие. Зов Яна Хроуста раскатился по Бракадии, как его громовой голос заполнял собой все пространство. А теперь, когда по королевству неожиданно прошел слух, что Редрих и весь его род панов Хасгута – узурпаторы, народ стал толпами стекаться к Козьему Граду, словно крепость превратилась в священную гору.
Но оставаться в переполненном городишке с такой армией становилось опасно, и Хроуст принял решение двигаться в глубь страны. Впервые за тринадцать лет он был намерен идти прямо к стенам Хасгута, сильный как никогда раньше. Те, кто уже забыл имя Тартина Хойи, теперь шептали друг другу: «Истинный Король!» – и непонятно было, кого имеют в виду: самого Хроуста или Рейнара. А может, речь шла о Шарке, той, что отобрала Дар у Свортека, чтобы он послужил простым людям?
Но и других причин следовать за Хроустом у народа было предостаточно. Даже если не говорить о набивших оскомину справедливости, мести и братстве, все-таки Хроуст восстал из мертвых. Сам Редрих объявлял о его смерти и праздновал ее. Но одноглазый гетман перехитрил смерть, и даже теперь, сверкая на солнце сединами, выглядел бодрее многих юнцов. Как не пойти за бессмертным? Разве не хранят его сами боги? А вдруг он поделится своим секретом?
Однако даже без Хроуста жестокое правление Редриха, при котором никто не чувствовал себя в безопасности, привело к тому, что в народе Бракадии закипала ярость. Хроуст умело направил ее на Унберк – священный город университетов, искусств и богословия, в котором все началось. То был город, где раньше восходили на престол короли тогда еще из Митровиц, где кьенгары впервые встали на службу короне, и город, в котором Бракадия потеряла любимого сына, доброго Тартина Хойю, осмелившегося бросить вызов гнилым устоям и принять за это жестокую расплату. В этом городе к Хроусту впервые обратились старые боги, открывшие ему его предназначение, которому он следовал все эти годы.
Воинство шло, распевая Сироткину Песнь, под бой барабанов, и ветра разносили музыку мести и непокорства, предупреждая Редриха о новой войне. За войском, которое вел сам Хроуст на великане-коне, с Шаркой и Дэйном по правую руку и Принцем Сироток по левую, растянулась разношерстная рать тех, кто не мог держать меч, зато держал в руке невидимое сердце. Эти униженные и оскорбленные, поруганные и изгнанные, покрытые шрамами от кандалов и плетей дети, женщины и старики нашли в себе силы сбросить ярмо насилия.
Едва на горизонте показались невысокие стены Унберка, к Хроусту явились гонцы с вестью: город сдается без боя. Убийцы Тартина Хойи решили не испытывать на себе силу законной мести, и штандарты с грифонами полетели со стен во рвы. Когда войско под знаменем с рогатым жуком шагало сквозь ворота, жители кидали Сироткам под ноги цветы, выкрикивая имена героев:
– Хроуст!
– Шарка!
– Латерфольт!
– Рейнар из Митровиц!
Да, и это имя часто звучало в приветствиях Унберка! Хроуст все же пустил слух о том, что Рейнар присоединился к восставшим, хотя сам герцог так и не дал ему ответа. Как бы обида ни мучила Латерфольта, гетман, как всегда, оказался прав. История позорного узурпаторства Редриха перекрыла то, каким человеком был сам Рейнар. Пусть сто раз ничтожество, он – живое подтверждение ничтожности и подлости короля. И это ведь еще никто, кроме Латерфольта и Шарки, не знал, как именно Редрих посадил последнего герцога Митровиц на поводок…
Латерфольт ехал следом за Хроустом словно во сне. Он вдруг вспомнил – жизнь в Таворе отбила у него память об этой простой истине, – как сильно он не похож на бракадийца. Теперь люди, которых с Тавором и лично с ним ничего не связывало, выкрикивали имя полукровки в перечне героев. Как ни старался, он не видел ненависти и презрения во взглядах, скользивших по его черной как смоль гриве и узкоглазому лицу. «А может, мне напекло башку?» – раз за разом, слыша свое имя в толпе, спрашивал он себя, лучезарно улыбаясь и пожимая протянутые руки, как его гетман впереди.
Шарка, кажется, чувствовала себя так же, если не хуже. Между ними все еще был холод, хотя она Латерфольта, конечно, простила. Он вымаливал ее прощение много дней, пока Шарка наконец не пробубнила, что ей жаль и она больше никогда его не расстроит. Сейчас Латерфольт то и дело ловил ее растерянный взгляд и тщетно пытался приободрить и успокоить. Она быстро отворачивалась, затем снова искала поддержки, и так – весь путь от ворот до главной площади.
