Понятие о «барокко», пришедшее на смену «классики», остается смутным и двусмысленным. Единственное его преимущество в том, что оно освободило историю европейской чувствительности (sensibilite) от некоторого «галлоцентризма», столь заметного, однако, при тех крошечных немецких дворах, где долгое время работал Бах.
Музыка Баха — не «чистая» музыка, она связана со словом, и те, кто слушает ее в чисто эстетической манере, ничего не понимая в немецком (или в латыни) и не пользуясь переводом, радикально ошибаются. Они превращают эту музыку в зрелище, каковым она не является. Хотя, конечно, барокко — это культура зрелища.
Или, скажем иначе, сложность, о которой Вы упомянули, вписана в эту встречу строгой красоты и риторики. Есть, с одной стороны, абстрактное по видимости совершенство, и, с другой — в Кантатах и Страстях — предельная чувствительность, чувствительность лютеранской Германии XVIII века, отмеченная пиетизмом (которому Бах, как я уже сказал, охраняемый своей церковной укорененностью, не полностью сдался, но влияние которого он испытал на себе). Здесь или там, в предельном или добровольном сиянии, ночь выходит на поверхность, романтизм дает о себе знать, — «через само излишество завитков происходит распространение возможностей» (Люк–Андрэ Марсель). История чувствительности состоит из композиций, которые медленно перемещаются, скользят по отношению друг к другу, как в «тектонике плит»! У Иоганна–Себастьяна Баха постоянно напряжение, с одной стороны, между мерой, равновесием, сдержанностью и, с другой — живым образом, неистовым выражением. Между невозмутимой ритмикой и бездонной патетикой, между трансцендентностью и Страстями, где уже дает о себе знать человеческая романтическая страсть… Бах лишен украшений, строг и одновременно «состоит из плоти, цвета, эмоций, одушевлен буйным исступлением» (Филипп Боссан).
Начиная с Веймара, Бах заимствует у итальянцев облегченные формы и новый «контрапунктический метод». Так он осуществляет синтез контрапункта и гармонии, «горизонтального» и «вертикального», самый сложный, самый искусный контрапункт, никогда не расставаясь со строгой гармонической базой. Фуги, токкаты полны «неравномерностей», беспричинных порывов. Да, он, без сомнения, ярчайшее воплощение барокко. Но также и последний подлинно христианский музыкант Запада. Долгое время был любим классический Бах. Теперь прославляют Баха барочного. Остается полностью открыть, как желал этого Борис де Шлоцер, Баха как «поэта, христианина, мистика».
