От Заполярья до Венгрии - [16]

За все это время, более полутора месяцев нахождения в батальоне, я, как и все, ни разу не купался, а только менял белье. Вшей бывало ужас сколько. Буквально, сбросишь гимнастерку на снег, а она колышется. Вытряхнешь вшей — и опять надел, опять вперед, в подразделения.

В последних числах февраля 1942 года, а к этому времени я уже стал старшим лейтенантом, меня вызвали с вещами на КП дивизии. Я и Мусабиров поняли, что мы расстаемся, и чувствовалось почему-то, что навсегда, правда, спустя полтора месяца мы снова встретились накоротке в бою, когда я атакой уже своего батальона ликвидировал угрозу окружения батальона Мусабирова. Об этом разговор будет ниже.

Поздно вечером я прибыл на КП дивизии, представился командиру, а тот, не давая передышки, приказал отправиться в 326-й Верхнеудинский стрелковый полк. Уже за полночь на лыжах прибыл в штаб 326-го полка, где еще не спали мой знакомый по 94-му полку начальник штаба майор Антонов и заместитель командира полка майор Володя Костров (Владимир Петрович — очень толковый штабной офицер, образованный и обходительный). Командир полка — полковой комиссар Юсупов (заменивший в бою раненого командира), комиссар — старший батальонный комиссар Малофеев. Они оба спали, причем, видимо, не одни, поэтому их не будили, а приказали без доклада отправиться и принять 1-й стрелковый батальон 326-го полка, ведшего бой на фронте гидроэлектростанция Свирь-3 — город Лодейное Поле.

С ходу включился в обстановку и только на следующий день основательно разобрался в обстановке. Это было 25 февраля 1942 года. Комиссаром батальона был политрук Шубкин Вячеслав, начальником штаба батальона — старший лейтенант Блинов, командиром 1-й роты — капитан Никитин, политруком роты — политрук Черняхов (погиб в ноябре 1942 года в бою за гору Верблюд), командиром 2-й роты — капитан Батраков (скоро его сменил старший лейтенант Маслов), командиром 3-й роты — капитан Молев, командиром пулеметной роты (12 станковых пулеметов «максим») — капитан Родимов, а командиром взвода связи — лейтенант Карев. Фамилий командиров минометной роты и других подразделений уже не помню.

Командиры встретили меня вначале очень настороженно, но потом мы воевали дружно, относясь с большим уважением друг к другу. Не помню, на второй или третий день моего командования, незадолго до наступления вечера, раздался телефонный зуммер и телефонист докладывает:

— Вас вызывает командир полка.

Это было в первый раз за все истекшие сутки. Ни «здрасте», ничего, кроме мата:

— Ты чего сидишь там, у тебя финны под носом открыли шлюзы и под этот шум подтягивают танки. Сейчас тебя с твоим батальоном разгромят.

Я ему в ответ:

— Шум слышу. Наблюдатели видят движение нескольких десятков одноконных саней по дамбе, у меня их нечем достать.

Он опять:

— Ты смотри мне, а то вот приеду, в уши нассу и заморожу!

Мой ответ лаконичен:

— Слушаюсь.

Это потом, позже, спустя пару недель, я научился обстреливать финнов дальним пулеметным огнем из закрытых позиций. Причем довольно эффективно.

Так я продолжал вести бои больше двух недель, а командира полка и комиссара так и не видел.

Куриная слепота

Боевые действия батальона, то оборонительные, то наступательные (главным образом контратаки), с переменным успехом длились до середины марта 1942 года, когда вдруг 15 марта я получил приказ сдать район обороны подразделениям 67-й стрелковой дивизии и сосредоточиться к утру 16 марта в рощах северо-восточнее населенного пункта Тенежечи, недалеко от командного пункта полка. Смену я закончил, едва-едва успев к утру, а вот выйти в течение ночи в указанный район не смог. И это пришлось делать уже с наступлением светового дня. Хорошо, что финская авиация в этот день не работала, несмотря на прекрасную погоду.

Проходя мимо командного пункта полка, я впервые прибыл к командиру полка с докладом. Когда я зашел в блиндаж, где было уютно и тепло, особенно после окопов, я увидел перед собой высокого худого татарина в форме полкового комиссара (4 шпалы в петлицах). Он меня, к моему удивлению, очень приветливо встретил, поблагодарил, что я сумел за ночь сдать район, а то, что днем сосредоточусь в новом районе, — не очень хорошо, но авиация противника бездействует. Здесь он подозвал адъютанта, а мне сказал, скорее утвердительно:

— Водку пьешь.

Я не успел ответить, как адъютант поднес мне эмалированную кружку с водкой, а командир приказал немедленно выпить. Я ранее так много водки не пил и хотел было отказаться, однако мой комиссар батальона подергал меня за фуфайку и шепнул:

— Пей, иначе будет скандал.

Я выпил и хорошо помню, как с комиссаром едва-едва добрался к какому-то заброшенному дому, без окон и дверей, и свалился в угол спать, а начальник штаба Блинов стал оборудовать командный пункт.

Я проспал, видимо, где-то часа три-четыре, а когда проснулся, в центре дома горел небольшой костер и было тепло. А на улице мороз 10–15 градусов и снегу не меньше метра высоты. Здесь же мне вручили приказ: с наступлением ночи совершить марш протяженностью 40–45 километров и к утру сосредоточиться в районе населенного пункта 10–12 километрами южнее озера Ван-озеро.