От Великой французской революции до I Мировой войны - [41]

В мелкобуржуазной среде брак рассматривался как важнейший элемент социального продвижения; все тщательно просчитывалось и многое запрещалось. Гомогамия была не так сильна, потому что люди стремились найти себе чуть более высокопоставленного партнера по браку, чем они сами. Почтовые служащие, например, отказывались жениться на коллегах, потому что мечтали о женах, которые не будут работать. Отсюда — большое количество незамужних почтовых служащих–женщин, которые, в свою очередь, отказывались выходить замуж за рабочих. Женщинам часто приходилось расплачиваться одиночеством за свою независимость. Для мужчин, желающих пробиться в жизни, деньги значили меньше, чем положение женщины, ее утонченность, качества хозяйки дома и даже красота. Вспомним хотя бы Шарля Бовари, ослепленного «хорошо воспитанной городской девушкой», белокожей Эммой, которая прячется от солнца под зонтиком. Будучи человеком зажиточным, он может позволить себе хорошенькую жену, за которую всю домашнюю работу будет делать служанка.

Брак — это сделка, которую заключают родители или свахи, друзья, близкие или кюре; в выборе супруга задействовано множество факторов. Вот что пишет небогатый дворянин из Лозера своей тетушке, занятой поиском невесты для него: ее приданого должно быть достаточно, чтобы он мог сохранить свой дом и замок; если это будет девушка одного с ним социального положения, то будет достаточно ста тысяч франков; если же ее положение будет «ниже, чем мое, то денег надо будет больше, чтобы компенсировать разницу» (около 1809; Claverie et Lamaison. Р. 139).

Надо сказать, что брачные стратегии усложняются и диверсифицируются. Деньги принимают разнообразные формы: мебель, недвижимость, ценные бумаги, «возлагаемые надежды». В дело вступают другие элементы: имя, положение (начинают пользоваться уважением свободные профессии), «класс», красота. Пожилой богатый мужчина, как король, ищет себе молодую красивую девушку. Внешность, которая начинает высоко цениться, становится оружием женского соблазнения. Некоторые же, кто нуждается в деньгах, берут замуж состоятельных одиноких матерей, как в романе «Марта».

Любовь и брак

Наконец, на сцену выходят склонность и даже страсть, к которым с таким недоверием относился Гегель и мысль о которых не допускали семьи. Во второй половине XIX века становится все больше людей, стремящихся соединить брачный союз и любовь, счастье. Флобер писал о своей героине Эмме: «Если бы кто–нибудь отдал ей свое большое, верное сердце, то добродетель, нежность, желание и чувство долга слились бы в ней воедино…»[62] Этого хотят в первую очередь женщины, для которых брак — единственный горизонт в жизни. Клэр Демар в книге «Мой закон будущего» (1833) требует радикальных изменений в подходе к воспитанию девочек, от которых «скрывают, как устроены мужчины». Она подвергает жесткой критике брак, «узаконенную проституцию», превозносит идею свободного выбора партнера, «необходимость физического контакта плоти», право на непостоянство. Все это было невозможно в те времена; Клэр совершает самоубийство, а ее подруги–сенсимонистки смягчают тексты, намекая, что она говорила о материнстве!

Далеко ходить не надо. Аврора Дюпен, еще не Жорж Санд, а мадам Дюдеван, объясняет в длинном письме к своему мужу Казимиру, что же именно их разделяет: «Я поняла, что ты совершенно не любишь музыку, и прекратила ею заниматься, потому что, едва заслышав рояль, ты убегал. Ты читал, желая сделать мне любезность, но книга падала у тебя из рук — ты засыпал от скуки. <…> Мне было очень больно, когда я поняла, что в наших вкусах нет ничего общего» (15 ноября 1825 года).

Общие интересы с любимой женщиной были также мечтой Бодлера. Вот о чем он сожалел назавтра после разрыва с Жанной, с которой прожил четырнадцать лет: «Меня удивляет, что когда я вижу что–то красивое, какой–то пейзаж — неважно что, — она не любуется этим вместе со мной, не покупает это вместе со мной» (письмо мадам Опик, и сентября 1856 года).

Таким образом, мужчины тоже хотят перемен: не пассивного подчинения, но согласия; если уж не деятельность супруги, то хотя бы любовь; некоторые даже хотят равенства. От Мишле, который советует «самостоятельно создать свою жену» до Жюля Ферри, который, будучи убежденным сторонником гендерного разделения ролей и сфер, хвалится своим браком с Эжени Рислер: «У нее республиканские взгляды, и она философ. Она чувствует, как я, и я горд тем, что чувствую, как она» (письмо Жюлю Симону, 7 сентября 1875 года).

Эжен Буало, чью переписку с невестой изучила Каролина Шотар–Льоре, говорит о новом идеале республиканской пары, проникнутой духом римского стоицизма и свободомыслия, и возводит единство пары чуть ли не в ранг религии: «Когда я слышу бесконечно повторяемые окружающими слова: „Брак… — это рабство!", я восклицаю: „Нет! Брак — это спокойствие, счастье; это свобода. Только сам человек (под этим словом я подразумеваю и мужчин, и женщин), человек, достигший полного развития, может прийти к настоящей независимости. Потому что он становится существом целостным; из этой двойственности рождается уникальная человеческая личность"» (письмо Марии, 24 марта 1873 года). Пара должна раствориться друг в друге, стать самодостаточной («Не будем никого пускать в нашу интимную жизнь, в наши мысли»), мужу следует стать «наперсником» своей жены: «Я бы посоветовал тебе доверять лишь другу, раскрывать душу только перед мужем, который скоро станет одним целым с тобой, осмелюсь утверждать, уже стал».