От тёмного истока - [54]

«Я люблю тебя…» — шептал я. — «Я люблю тебя, милая моя, маленькая моя, я тоже люблю тебя!!»

О страстные признания! О пылкие объятия! О сладкие поцелуи и нежные прикосновения!

Сколько времени провели мы так, растворившись друг в друге? Пять минут, людскую жизнь, краткий век? Или вечность и бесконечность спрессовали мы в эти мгновения, слив воедино альфу и омегу, кружась в беспредельном наслаждении любви?

Наконец, смущённые и разгорячённые, мы уселись рядом на кушетке и взялись за руки.

— Анечка, — первым заговорил я. — Я нашёл тебя, нашёл там, где и не чаял найти. Я не хочу тебя потерять, не хочу отходить от тебя даже на мгновение. Но… Я не могу забыть и о долге. Недостойным твоей любви счёл бы я себя, если бы забыл о своих обязанностях, забыл о простых жителях твоей долины, о тех, кому уже навредила или ещё может навредить власть твоего отца — прости меня за эти прямые слова, — и если бы я забыл о великой жертве Захара Алёхина. Долг зовёт меня, а чутьё подсказывает, что действия мои должны быть немедленными. Да ты и сама говорила об этом.

Аня склонила голову мне на грудь и тихо ответила:

— Да, милый. Я знаю. Плохой подругой была бы я тебе, если б себялюбиво заставляла остаться с собой, удерживала возле себя вопреки и долгу твоему, и стремлению, и людскому благу. В минуту слабости просила я тебя не возвращаться в долину. Но я тоже помню о словах дяди Захара — как могу я забыть такое! Ты должен остановить отца, тебе теперь я доверяю больше всех на свете, и я верю, что тебе это под силу, и чувствую, что именно тебе это суждено. Но я хочу пойти с тобой и помогать тебе, и погибнуть вместе с тобою, если потребуется.

Я покачал головой:

— Милая моя, хорошая. Не могу я тебя взять с собой. Даже если бы представить себе, что я настолько эгоистичен и мерзок, что готов подвергнуть опасностям свою любимую ради малой помощи в работе, и то нет никакого смысла тебе идти. Посмотри на меня.

Анна подняла взгляд. Я нажал мысленный рычаг, включив деволюмизацию. Девушка вскрикнула и непроизвольно отшатнулась, прижав нежданно освободившиеся руки к груди.

— Андрей! Где ты?! Что это?! Это сон? Волшебство? Обман?

— Я и сам не знаю, Анечка, — медленно проговорил я, возвращая себе плотность и зримый облик. — Может, обман. Может, волшебство. Но уж наверняка не сон.

И я наскоро рассказал о своих способностях и их странном обретении, о Сефиросе и Организации.

— Теперь ты понимаешь, как я сам вышел из камеры, как тогда в дежурке оказался за спиной Пузина. И почему тебе следует остаться. Ведь я при любой опасности могу исчезнуть, а с тобой вдвоём я, конечно, не позволю себе так сделать и бросить тебя. И вдвоём мы не сможем пройти там, где я пройду один бесплотным.

Лицо Анны сделалось спокойным, взгляд стал ясен и твёрд, в нём разгоралась надежда.

— Тогда иди, милый. Иди смело и не бойся за меня. Я буду ждать. Когда ты вызовешь подмогу, я провожу твоих друзей к тебе. Если скромное благословение моё хоть чуточку подбодрит тебя, то от всей души я благословляю тебя, агент Малинов, укравший моё сердце. Иди с Богом.

— Аня, — спросил я. — Ты уж прости меня, что я говорю об этом, но всё же — что именно произошло с твоим отцом после переезда в Россию, в поместье? Ты говорила, что он изменился, но как именно?

Дочь графа немного помолчала.

— Я не могу точно объяснить, — ответила она наконец. — Отец вообще-то всегда был довольно замкнутым и нерадостным человеком. Но раньше, во Франции, он и играл со мной, и шутил иногда, был ласков с мамой. Когда мы приехали в «Зелёную Долину», всё это постепенно совсем прекратилось. Отец стал странно выглядеть и странно себя вести, если и говорил с нами, то всё больше о власти, о нашем величии, о низости и глупости других людей, особенно простых жителей долины. Потом, кажется, он совсем перестал их замечать. Только, если они вдруг осмеливались перечить ему, приказывал охране жестоко наказывать. И мама стала такой же… Они с отцом стали часто ездить на север долины, в охотничий домик. Но ещё чаще отец ездил один и о, как страшен был его вид, когда он возвращался оттуда! Я же была почти всегда предоставлена сама себе. Мне кажется, я старалась не замечать очевидного, делала вид, что всё хорошо… Сама играла, читала много, гуляла одна… Мама, ещё когда я была маленькая, научила меня вере в Бога, но она — католичка, а я в России решила принять православие. Отец называл любую религию глупостью, но мне не препятствовал, считая это просто пустой безвредной блажью. Церковь в Парамонове стояла разрушенная, и мне так радостно было, когда я редко-редко могла выбраться в храм в Яхроме или в Дмитрове, пока мама ходила там по магазинам. Но в последний месяц отец прямо запретил мне посещать храмы. И вот тогда мне стало по-настоящему страшно и за него, и за себя, и за маму. Ты должен остановить его, возможно, освободить его от чего-то, что довлеет над ним, от какой-то тёмной силы. Я не так боюсь отца, как боюсь этой силы.

Всё это косвенно подтверждало уже постепенно начинавшую формироваться у меня теорию. Граф, вернувшись на землю предков, вероятно, мог подвергнуться воздействию того же проклятия, что веками тяготело над его семейством — кто-то или что-то давало ему немыслимую мирскую силу, власть и богатство, взамен, однако, требуя не только мрачных изменений в наследнике рода, но и человеческих жертв. И ещё эти его слова об алтаре и о главном ритуале завтра! То есть, получается, уже сегодня! Медлить больше было нельзя. Но внезапно я вспомнил ещё кое-что: