От рассвета до полудня - [9]

Но капитан Терентьев смотрел на все, что ни старался сделать ради него Валерка, своим, терентьевским, взглядом, и результат, стало быть, всегда получался для Валерки самым неожиданным.

Однажды, это было прошлой весной, рота совершала длительный, трудный марш. Противник, бросая технику и снаряжение, валом катил на новые, усовершенствованные рубежи, чтобы хоть там задержать наступление наших войск. На преследование его были брошены танковые, мотомеханизированные и кавалерийские соединения, и малоподвижные укрепрайоновцы безнадежно отстали.

По-бурлацки накинув лямки на плечи, одни из них тянули волокуши со станковыми пулеметами, санки с патронными цинками и ящиками; другие, подоткнув под ремень полы шинелей, то и дело хватались за постромки, чтобы помочь усталым лошадям вытаскивать орудия из снежного месива, взбитого траками прошедших танков, тягачей и бронетранспортеров; третьи гнулись под тяжестью минометных плит, стволов и противотанковых ружей.

Вдобавок ко всему, как назло, пошел дождь, сильно и вдруг потеплело, дороги всего лишь за сутки стали непролазными, и старшина Гриценко где-то далеко и беспомощно увяз со своим санным обозом.

А в обозе было всего вдоволь: снарядов, мин, хлеба, сахара, мяса, крупы.

Из-за распутицы вышло так, что рота за целый день марша не получила ни крошки. Поздно вечером встали на привал в покинутой жителями деревне. Капитан Терентьев был очень огорчен, что рота не накормлена, и зол на старшину. Так страшно, жестоко зол, что, появись сейчас перед ним Гриценко, Терентьев, кажется, залепил бы ему пощечину. На КП собрались офицеры. Молча, уныло докуривали последние крохи табака, слушали попискивание рации, радист налаживал связь со штабом батальона, находившегося неведомо где. И тут Валерка, тихонько тронув капитана Терентьева за рукав, заговорщически поманил его за дверь.

— Что ты еще? — недовольно спросил Терентьев, однако нехотя вылез из-за стола, на котором была разостлана карта и коптила самодельная лампа: ее Валерка всюду таскал с собою в вещевом мешке.

Вышли в соседнюю комнату.

— Вот, — торжественным шепотом проговорил Валерка, плотно прикрыв дверь и для верности подперев ее спиною. — Поешьте, а я покараулю.

И с этими словами он извлек из противогазной сумки, висевшей у него на плече, флягу и три великолепных сухаря.

— Это что такое? — удивился капитан.

— Энзе, — с гордостью, самодовольно ответил ординарец.

Терентьев понянчил на ладони флягу.

— Водка?

— Она самая. — Валерка загордился пуще прежнего.

— Где взял? — Терентьев нахмурил брови.

— Моя. Я же не пью. Для вас собрал. Семьсот граммов.

— Ладно. Пускай так. А сухари?

— Старшина, как тронулись в поход, выдал на всякий случай, чтобы вас подкормить.

— Много?

— Ешьте, ешьте, вам хватит, — великодушно ответил щедрый Валерка.

— Я спрашиваю — сколько? — повысил голос капитан.

— Восемь штук. Самые отборные.

— Давай сюда все.

Валерка суетливо схватился за сумку, передернул ее с боку на живот и, еще не догадываясь, для чего понадобились командиру сухари, отдал их Терентьеву.

— Пошли, — сурово сказал командир.

Отстранив Валерку, он решительно распахнул дверь.

— Вот, — сказал он, кладя сухари и флягу на стол. — Сейчас буду всех вас кормить и поить. По манерке водки и по куску сухаря на рот. Поскольку рядовой Лопатин не пьет, а он мой ординарец, то его порция водки переходит ко мне. Не возражаешь? — спросил он у Валерки.

— Н-нет, — сказал Валерка, с ужасом думая: "Сейчас все мои сухари сожрут за милую душу. Вон как вытаращились на них. И никому ведь не придет в голову, что мне как пить дать попадет за это от старшины. "Растяпа, — скажет старшина. — Я тебя чему учил? Я тебя учил накормить командира: хоть бы к черту на рога попадете с ним, командир и там должен быть накормлен. Ай-яй-яй. Какой же ты есть ординарец?" Вот как нацелились, словно волки".

Тем временем капитан Терентьев разломил каждый сухарь на две доли и, отвинтив крышку фляги, налил в ту крышку водки.

— Подходи по очереди, не толпясь. Командир первого пулеметного взвода, получай… Командир батареи, причащайся…

Капитан Терентьев повеселел, стал дурачиться. Повеселели заодно с ним и те, что находились в этот час в комнате. Черт возьми! Дело ведь было не в глотке водки и не в куске сухаря, а в чем-то другом, более значительном и важном, чего никто из присутствовавших не мог и не стремился объяснить себе. Просто людям стало весело, мигом исчезло угнетавшее их уныние, и пусть теперь все идет прахом, можно хоть сейчас вновь подниматься в поход по весенней распутице, опять на все сорок километров, дать бы еще только солдатам по такому вот ломтю сухаря, по манерке водки, да чтоб увидели они таким вот своего командира.

Все задвигались, загомонили, перебивая и почти не слушая друг друга. В комнате стало шумно, а капитан Терентьев знай покрикивал:

— Командир взвода ПТО — получай, телефонист — получай, радист — получай, рядовой Лопатин… Ты чего не весел? — спросил он у переминавшегося с ноги на ногу рядом с ним Валерки. — Жалко сухарей?

Валерка вздохнул, потупясь.

— Ну, — настаивал командир. — Говори, жалко?

Валерка и на этот раз только вздохнул.