От Пушкина к Бродскому - [32]

Потом она вместе с Шилейко пришла в гости к профессору Николаю Николаевичу Пунину, сотруднику Русского музея, в его барскую квартиру во дворце Шереметева, или в Фонтанном доме, как называли его. Окна квартиры выходили в прекрасный сад с фонтаном. Не все сразу изменилось в Петербурге, и некоторое время почтенных людей еще селили в приличные квартиры. Но, разумеется, не жилищные условия были причиной вспыхнувшей страсти Ахматовой и Пунина. Жилищные условия были как раз неидеальны — дело в том, что Пунин жил в этой замечательной квартире с женой, представительницей весьма знатного рода, и с любимой дочкой.

Однако Ахматова, не дрогнув, пришла сюда и тоже начала жить в этой квартире. Она не только писала стихи о том, что настоящая страсть безудержна, но так и жила. Они с Пуниным жили в его кабинете. Все остальные остались пока в своих комнатах. Правда, домработница Пуниных привела в дом своего сына, который вскоре женился и обзавелся ребенком. Квартира, как и было положено в те времена, уверенно превращалась в коммуналку.

Вскоре там поселился и сын Ахматовой и Гумилева — Лев, приехавший из провинции, где он жил, скучая, у матери Гумилева. Лев, юноша весьма амбициозный, как и оба его родителя, уверенно поселился в этой квартире — правда, на сундучке, отгородившись шкафом в глухом конце коридора, где светило единственное крохотное окошко. Но самое удивительное, что никаких коммунальных склок в этой перенаселенной квартире не возникало — отношения возникали весьма интеллигентные и даже душевные, — такие замечательные люди там жили.

Ахматову обожали все, включая детей домработницы и даже ее внука, с которым у Ахматовой потом завязалась настоящая дружба. Вот что значит великая личность. И когда враз арестовали сына Ахматовой Льва и Николая Николаевича Пунина, одна Ахматова не потеряла присутствия духа и написала письмо Сталину. Копия его теперь хранится в этом доме под стеклом — письмо абсолютно достойное, лишенное какого-либо раболепства. Более того, Ахматова поехала в Москву и нашла способ передать письмо в руки секретарю Сталина Поскребышеву. И письмо, что удивительно, подействовало — Николая Николаевича и Льва вскоре выпустили! Правда, увы, не навсегда! Естественно, что Ахматова стала главной в этой квартире, и все подчинялись ее воле. Даже бывший ее муж Шилейко по ее приглашению ходил сюда и вел с Николаем Николаевичем и Львом, студентом университета, научные споры.

Потом снова арестовали Пунина и Льва, уже надолго. Потом была война, эвакуация в Ташкент. При возвращении в Ленинград Анну Андреевну встретил сын писателя Гаршина, врач, с которым перед войной Ахматову связывали близкие отношения. И заявил, что за время блокады и войны полюбил другую, и Ахматова снова вернулась в Фонтанный дом, где нет уже Пунина и надо как-то продолжать жизнь, не имея ничего, будучи запрещенной властями. «Показать бы тебе, насмешнице, и любимице всех друзей, царскосельской веселой грешнице, что случится с жизнью твоей!». Но она не сдалась, осталась в этой квартире. Более того — умудрилась прописаться сама и прописать сына Льва, вернувшегося из ссылки! Всем ли великим поэтам бог дал такой железный характер?

Она всегда была «с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был». И она выстояла — и написала об этом. Самая первая!

После Фонтанного дома была еще квартира, уже отдельная, в Кавалергардском переулке, где настигла ее вторая волна славы, уже окончательная, бесспорная. Из «царкосельской веселой грешницы», как она сама себя называла, вырос великий русский поэт, прошедший все страдания вместе со своим народом и сказавший обо всем прямо и вслух, и — о чудо! — выживший! Открывшееся паломничество к порогу Ахматовой вполне объяснимо. Потом была «будка» в Комарове, маленькая дачка литфонда, где Ахматова была уже царицей литературы. И, кстати, осталась ею: до сих пор к ее будке и могиле стремятся толпы поклонников.

До сих пор «будка» не утратила своего предназначения — она остается рабочей писательской дачей. И так сложилось, что последние годы в этой будке работаю я. «Архитектору этой будки надо памятник поставить, настолько она спланирована нелепо и тесно!» — усмехалась она. Теперь эта тесная будка поделена на две семьи: я занимаю террасу, другая семья занимает комнату. Тем не менее, жить тут и работать — большая честь. И ответственность. Бывает — замахнешься на нерадивую жену, и вдруг застываешь — и ласково улыбаешься, увидев под террасой очередную вдохновенную группу почитателей поэтессы. Неукротимый дух Ахматовой по-прежнему — главный здесь. Когда, чтобы согреться ночью, я включаю электропечку, из автоматической пробки над дверью выскакивает штырек, как кукиш: не будет тут по-твоему! Так сложилось, что я летом живу в «будке» Ахматовой, бывшей жены Гумилева. А зимой — в бывшей квартире Одоевцевой, гумилевской ученицы. И горд этим. Только побаиваюсь, что вдруг явится «каменный гость», сам Николай Степаныч, наведет на меня ружье, с которым он охотился в Африке на слонов, и рявкнет: «Отстань от моих женщин»!

Достоевский

Литейный проспект, пересекая Невский, становится Владимирским — и там была уже другая часть города — мещанская, ремесленная. Литейный проспект — отзвук литья пушек, государственного дела. А там, за Невским, другая жизнь и другие названия. Ямская, Тележная, Конная, Дегтярная, Кузнечный, Гончарный. Достоевский, хотя и происходил из старинного дворянского рода, предпочитал жить там. Две его квартиры — ранняя на углу Владимирского проспекта и Графского переулка, последняя — на углу Кузнечного переулка и Ямской улицы, совсем рядом. Эти его квартиры, как и все, расположены в углу дома. Такой же была и квартира на углу Вознесенского, в которой он был арестован по делу Петрашевского. Какие фобии или пристрастия великого писателя проявлялись тут? Одна из его загадок. Именно по этим узким улочкам он любил гулять, заходил в бедные лавочки, покупал финики или пастилу. Как многие эпилептики, он любил сладкое. Как многие эпилептики, он очень часто употреблял в речи и письме уменьшительные суффиксы.