От протеста к - сопротивлению - [45]
Но правда о шахском режиме террора была опубликована во всем мире — и это совпало с формированием внепарламентской оппозиции.
Таким образом, понимание той простой истины, что у западногерманского капитала и иранского террористического режима — единые интересы, было буквально палками вбито в головы молодежи, палками же было вбито и понимание необходимости сотрудничества оппозиции здесь — в метрополии — с оппозицией в странах «третьего мира». Бахман Нируманд своей книгой дал фактический материал, облегчивший этот процесс понимания. В силу своей активной работы в рядах Конфедерации иранских студентов [в ФРГ] и одновременно в [западно]германском студенческом движении он, как никто другой, играет сегодня важную роль в деле интернационализации [западногерманского] антиимпериалистического движения. Попытка избавиться от Нируманда путем отказа ему в виде на жительство — это попытка властей оперативно вмешаться в процесс интернационализации социалистического движения, застопорить этот процесс, если не разрушить. Может быть, те, кто хочет Нируманда выслать, переоценивают роль «одиночки» — но, во всяком случае, их намерения ясны. Тем более что Нируманд, без сомнения, является важным «одиночкой» и для Конфедерации иранских студентов, и для внепарламентской оппозиции [в ФРГ].
Нам понятны причины, побудившие власть выслать Нируманда из страны. Генеральный коммерческий директор Объединения германских промышленников профессор Штейн (ХДС) после визита шаха представил Люке[211] в сентябре 1967 года доклад, в котором содержалось настойчивое требование не недооценивать дурное настроение Мохаммеда Реза из–за антишахских беспорядков здесь, в ФРГ. В докладе Штейн обращает внимание Люке на то, что обиженный шах, если его не задобрить, может переключить иранские внешнеэкономические контакты на страны Восточного блока, как он уже не раз делал.
Очевидно, власть уже отреагировала: канцлер Кизингер во время визита в Тегеран в 1968 году уже обещал организовать в [западно]германских СМИ серию «деловых репортажей» об Иране — чтобы нейтрализовать разъяснительную работу Конфедерации иранских студентов. Высылка Нируманда подкрепит это обещание. Говоря иначе: западногерманский крупный капитал поддался на давление шаха, а Бонн «прогнулся» иод давлением западногерманского крупного капитала. Просто противно, до чего всё прозрачно. Противно смотреть, как наши политики добровольно превращают себя в подручных шаха, порученцев по реализации его интересов и интересов капитала[212]. При этом они даже не осознают, что сами провоцируют обострение противоречий внутри Системы — в данном случае противоречия между интересами капитала ФРГ в Иране и внутригерманской тактикой нашего политического истеблишмента, который проводит в жизнь линию на поддержку в студенческой среде «умеренных» (то есть реформаторов), на изоляцию Социалистического союза немецких студентов, на отрыв радикалов от так называемых здравомыслящих. А ведь высылка Нируманда может спровоцировать кампанию массовой солидарности и повлечь за собой ту самую политизацию студенческих масс, которой [власти] стремятся избежать. Именно испуг, что левые используют случай Нируманда для укрепления своих позиций, и заставил Сенат[213] срочно направить вдогонку высланному уже было Нируманду разрешение на пребывание [на территории Западного Берлина].
У дела Нируманда есть также «гуманитарная» сторона. По этой линии тоже раздаются протесты, но протесты пока что аполитичные, апеллирующие к морали, не срывающие учебный процесс[214], не наносящие ущерба Системе. Дело в том, что Нируманд женат на западной немке и их дочь Мириам прошлой осенью пошла в школу в [Западном] Берлине. Эта семья хочет проживать совместно, а из–за отказа [Нируманду] в виде на жительство она будет разрушена или превращена в семью беженцев, то есть жена и ребенок будут насильственно вырваны из привычной им социальной среды. Спросим себя, почему протесты против этого у нас носят характер протестов против «несправедливости судьбы» [для жены и дочери Нируманда], почему протест не носит политической окраски, почему он если и мобилизует, то только слезные железы?
Потому что в этом[215] обществе женщин не требуется сначала высылать, чтобы парализовать политически. Потому что их работа для общества — воспитание детей — и так проходит в условиях изоляции, изоляции сферой личной жизни. Это не отвечает ни их собственным социальным потребностям, ни социальным потребностям их детей, но такая роль навязана им господствующими нормами индустриального общества. Рано или поздно, конечно, школа отнимает у женщины эту общественную функцию — но отнимает частным образом и изолированно. Тот опыт, которым при этом женщинами накапливается, пропадает втуне, их трудности и опыт преодоления трудностей так и не становятся общедоступными. Своих детей, которых никто не может заменить, женщины могут взять с собой при высылке, свой опыт и свои трудности — тоже. Это общество не хочет слышать голос женщин — как голос незаменимых личностей. Все было бы по–другому, если бы в левом движении работали активные и боевые женские организации, которые громко заявили бы, что аполитичный характер протестов по поводу судьбы жены Нируманда свидетельствует об униженном, подавленном, неравноправном положении женщин в этом обществе, доказывает, что это общество отказывается признавать специфические потребности женщин [как социальной группы], доказывает, что женщинам до сих пор особенно тяжело дается понимание того, что их личная нагрузка [в семье] — это работа общественная и что ее нужно организовывать как общественную. Раз все, что касается женщин, является вопросом чисто «гуманитарным», то, следовательно, протесты по этому поводу должны быть аполитичными… Это опять разговоры о погоде! Уму непостижимо, да что же здесь может быть аполитичного, если речь идет об угнетении женщин, угнетении настолько тотальном, что женщины молчаливо с ним соглашаются, пропускают его через свою сущность?
