От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным - [24]

Вы поймите, мы же не занимались торговлей. Комитет по внешним связям сам ничем не торговал, ничего не покупал, ничего не продавал. Это же не внешнеторговая организация.

— А выдача лицензий?

— Лицензии мы не имели право давать. В том-то все и дело. Лицензии давали подразделения министерства внешнеэкономических связей. Это федеральная структура, не имевшая никакого отношения к администрации города.

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Володя сильно изменился, когда начал работать в мэрии. Мы стали редко видеться.

Он очень занят был — уезжал из дома рано, приезжал ночью. И конечно, уставал.

Даже когда мы шашлыки жарили на даче, он ходил вдоль забора, о чем-то думал. Он где-то был в другом месте.

Он с головой ушел в санкт-петербургские дела и как-то высох в смысле души, мне так показалось. Он прагматиком стал.

МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА:

У Путиных была собака, кавказская овчарка. Ее звали Малыш. Собака жила на даче и все время делала подкопы под забор, пыталась выскочить наружу. Однажды она все-таки выскочила и попала под машину. Людмила Александровна ее схватила, повезла в ветеринарную клинику. Оттуда звонит в приемную и просит передать мужу, что спасти собаку не удалось.

Захожу в кабинет к Владимиру Владимировичу и говорю: «Вы знаете… такая ситуация… Малыш погиб». Смотрю, а у него на лице ноль эмоций. Я так удивилась отсутствию какой-либо реакции, что не удержалась и спросила: «Вам что, уже об этом кто-то сказал?» А он спокойно: «Нет, вы первая мне об этом говорите». И тут я поняла, что ляпнула что-то не то.

На самом же деле он очень эмоциональный человек. Но, когда надо, умеет скрыть свои чувства. Хотя расслабляться тоже умеет.

«Соприкоснулись с прекрасным, пора отваливать»

Как-то раз в Гамбурге мы с друзьями пошли на эротическое шоу. Впрочем, вряд ли его можно было назвать эротическим — пожалуй, покруче. Но мы с женами были! Это они начали уговаривать меня: «Ну давай, своди нас куда-нибудь на что-нибудь такое…» Они первый раз оказались за границей. «Может, не надо?» — «Надо, надо, мы хотим, мы уже большие!» — «Ну ладно, вы сами этого хотели».

Пришли, сели за столик. Началось. Вышли солисты афроамериканского происхождения:

негр такой здоровый, метра под два ростом, и негритяночка, совсем маленькая девочка. И вот они не спеша раздеваются под хорошую музыку, и началось. Вдруг смотрю, жена моего друга, не отрывая глаз от этой парочки, поднялась со стула, встала и вдруг — бах! — потеряла сознание. Хорошо, ее в последнюю секунду муж поймал, а то ударилась бы головой.

Привели ее в чувство и повели в туалет — лицо сполоснуть. Поднялись на второй этаж, идем, а в это время у солистов номер закончился, они со сцены вышли и мимо нее проходят в чем мама родила. Она их увидела — и опять ба-бах — в обморок!

Вернулась, села. Я спросил: «Ну, как ты?» Пряча глаза, отвечает: «Видимо, я съела что-нибудь». — «Я знаю, что ты съела. Пошли отсюда». «Нет-нет, ничего, все нормально, все в порядке, это пройдет». Я говорю: «Нет уж, пойдем, всего насмотрелись, соприкоснулись с прекрасным, пора отваливать».

Если что, я там находился в качестве поводыря, знающего немецкий язык. К тому же я не первый раз был в Гамбурге и, не поверите, по долгу службы изучал их злачные места: мы в то время пытались навести порядок в игорном бизнесе Санкт-Петербурга.

Тогда я считал, не знаю, правильно или нет, что игорный бизнес — это такая сфера деятельности, в которой должна быть монополия государства. Но моя позиция противоречила уже принятому Закону об антимонопольной деятельности. Тем не менее я попытался сделать так, чтобы государство в лице города установило жесткий контроль над игорной сферой.

Для этого мы создали муниципальное предприятие, которое никакими казино не владело, но контролировало 51 процент акций игорных заведений города. В это предприятие были делегированы представители основных контролирующих организаций:

ФСБ, налоговой полиции, налоговой инспекции. Расчет был в том, что государство, как акционер, будет получать дивиденды с 51 процента акций.

На самом деле это была ошибка, потому что можно было владеть каким угодно пакетом акций и при этом ничего не проконтролировать: ведь все деньги со столов уходили черным налом.

Владельцы казино показывали нам только убытки. То есть в тот момент, когда мы подсчитывали прибыль и решали, куда можно будет ее направить — на развитие городского хозяйства, на поддержание социальной сферы, — они смеялись над нами и показывали убытки. Это была классическая ошибка людей, которые впервые столкнулись с рынком.

Позже, особенно во время предвыборной кампании Анатолия Собчака в 1996 году, наши политические оппоненты пытались найти какой-то криминал в наших действиях, обвинить нас в коррупции. Мол, мэрия занималась игорным бизнесом. Смешно было это читать. Все, что мы делали, было абсолютно прозрачно.

Можно только спорить о том, правильно ли это было с экономической точки зрения.

Судя по тому, что схема оказалась неэффективной и с ее помощью не удалось достичь задуманного, — надо признать, что она была не продумана до конца.

Но если бы я остался работать в Питере, все равно эти казино додушил бы. Я бы их всех заставил работать на нужды общества и делиться с городом своими прибылями.