От Олимпии до Ниневии во времена Гомера - [30]
Спорт любили уже в Египте, хотя египтяне сводили это понятие главным образом к различного типа состязаниям. Состязались в верховой езде и в стрельбе из лука, причем победа присуждалась не столько за меткость, сколько за пробойную силу выстрела. Поэтому египтяне пользовались такими мишенями, которые позволяли судить о силе, с которой пущена стрела.
Тутмос III пробивал, например, четыре медные пластины, каждая из которых была шириной в ладонь, причем стояли они на расстоянии двадцати локтей друг от друга. Хотя это сообщение, может быть, и преувеличено, но оно не кажется нам удивительным. Искусство стрельбы из лука упоминается и в легенде о Будде. Бодисахва стреляет не только дальше, чем все остальные; его стрела пробивает кроме нескольких барабанов, которые были установлены для него и для его конкурентов, еще и фигуру бронзового кабана. Барабаны в этом рассказе служат мишенями. Урартские цари приказывали вырубать надписи, чтобы увековечить особо удачные выстрелы. Стрельба по мишеням и по птицам упоминается не только у Гомера, но и в ассирийских надписях. Ашшурбанипал рассказывает, что в детстве наряду с чтением и письмом его обучали плаванию, верховой езде и стрельбе из лука. Персидские цари тоже больше всего гордились тем, какими хорошими лучниками они были.
Как видно из XXIII песни «Илиады», из восьми видов спорта, в которых состязаются греки на похоронах Патрокла, седьмым было соревнование лучников. Уже это, предпоследнее место в программе соревнований указывает на некоторое пренебрежение к стрельбе из лука. Впоследствии этот вид спорта и вовсе перестает быть популярным. Отрицательное отношение к верховой езде было связано у греков с растущим предубеждением против варварских народов. Но так было не всегда.
Знаменитый выстрел Одиссея заимствован из древнего мифа. Двенадцать топоров были врыты один за другим в глиняный пол: стрела Одиссея пролетает через их верхние отверстия. Гомер рассказывает об этом выстреле с таким же увлечением, как и о верховой езде, воспринимая и то и другое как удивительное искусство, своего рода фокус. Форма топоров представляла собой дальнейшее развитие круглых и плоских микенских двойных топоров: иначе невозможно объяснять наличие у них верхних отверстий. Они походили, стало быть, на круглые, укрепленные на столбах мишени, которыми пользовались ассирийцы, с той только разницей, что мишени не имели отверстий, во всяком случае до того, как их удавалось пробить. Нужно, наконец, внести ясность в загадочный вопрос с этими двенадцатью топорами с отверстиями. Их количество может иметь какое-либо значение, только если, подобно Будде, пробивать отверстия сразу в нескольких барабанах или мишенях; тогда число их станет показателем силы выстрела. Если же стрела пролетает через готовые отверстия, то совершенно безразлично, сколько топоров будет стоять на ее пути. Ведь это не определяет меткости или силы стрелка, а скорее зависит от искусства служителя, сумевшего установить их точно в одну линию. У Гомера первоначально, по-видимому, речь шла о двенадцати мишенях; тогда необходима была и богатырская сила для натягивания тетивы, чтобы стрела могла пробить металл. Для этого требуется гибкий лук большой пробойной силы. Стрелять надо было стоя или опустившись на колено. Но у какого же топора бывает такая длинная рукоятка, если учесть вдобавок, что часть ее закопана в землю? Одиссею пришлось бы распластаться по земле или же держать лук горизонтально, что совершенно исключено. Как это ни странно, но на противоречия в рассказе о выстреле Одиссея обращали так же мало внимания, как и на странности гомеровских описаний битв на колесницах. Хотя автору и казалось, что он дал пример изумительного искусства стрелка, но любой житель Урарту, услышав, как проходили состязания, только покачал бы с сомнением головой.
В Урарту были хорошо известны конские ристалища. Так же как и греки, жители Урарту соревновались не в верховой езде, а в беге колесниц. По свидетельству источников, в Олимпии такого рода состязания были введены позднее, однако это маловероятно. Начало Олимпийских игр восходит к мифу о Пелопсе: состязание колесниц, в которых он участвовал, точно соответствует подобным ристалищам, проводившимся уже во II тысячелетии до н. э. хеттами. Согласно легенде, Пелопс пришел из Малой Азии, колесничий же Эномая — Мирсил носит чисто хеттское имя (Мирсил-Мурсиль). Во время погребальных игр на тризне Патрокла герои сами правили колесницами, поэтому для победы требовались прежде всего их ловкость и умение. Несколько позднее слава достается владельцу лошадей, даже если он сам и не участвует в состязании.
Победа не связана теперь со спортивным достижением, а только с богатством владельца лошадей, участие которого в соревновании сведено на нет. Позже вместо двух коней стали запрягать четырех. Это придало состязаниям внешний блеск, но привело к дальнейшей утрате спортивного духа. Две лошади требуют от возничего большего умения. Иногда участники состязаний прибегали к нечестным приемам — взять, например, хитрость Антилоха, ловко использовавшего мягкосердечие Менелая. Обгоняя соперника в теснине, Антилох рассчитал, что Менелай не будет рисковать упряжкой. Он был уверен, что люди и лошади Менелаю дороже, чем слава, и тот скорее уступит, чем подвергнет их опасности. Хотя Антилох добился победы, но зато проиграл в моральном отношении и вынужден был извиниться перед соперником. Этот рассказ, не входивший в древний миф, был добавлен Гомером. Поэт не обсуждает вопроса, порядочно ли поступил Антилох; его цель — противопоставить юношескую горячность твердому мужскому характеру и высокой порядочности Менелая.
