От легенды до легенды - [6]
Есть расхожее мнение, что опера от оперетты, легенда от сказки и серьезная литература от чтива отличаются финалом. В одном случае герои гибнут, а уцелевшие рыдают, во втором герои женятся, а улизнувшие от Гименея пьют, поют и пляшут. В юные годы Автор («Это мои герои!») придерживался сходного мнения, полагая, что без кровищи и слезищи как-то несерьезно. С годами пришло понимание, что «жизни на свете чуть больше, чем смерти». Герои воскресли, и тут за Автора взялся некто серый, алчущий кровопролитиев, ибо от чужой жизни ему, бесформенному и никакому, похоже, становится худо. Тут бы Автору и конец, если б не герои, у которых, в отличие от серого, с индивидуальностью все было в порядке. Жизнь, как бы ни пытались на нее напялить болотный камуфляж или выкрасить в серое, ярка и многолика, потому и непобедима. А будет жизнь, будут и мифы, и предания, и легенды со сказками. И сплетни со слухами, куда же без них?
Люди живут, люди действуют, люди рассказывают, люди слушают, запоминают, несут дальше, и ноша эта, наверное, и есть суть легенды. Распадаются державы, исчезают под толщей земли храмы и статуи, рушатся стены, необратимо меняются и умирают языки, но «нечто схожее с душой», что одна на всех, остается. «И снова царствует Багдад, и снова странствует Синдбад, вступает с демонами в ссору, и от египетской земли опять уходят корабли в великолепную Бассору…» И будут уходить, пока есть те, кто смотрит им вслед и ждет их возвращения. Те, кто в один ветреный день сами уйдут за горизонт, чтобы вернуться новой легендой. Или в один страшный день встанут на своем рубеже. Или в одну прекрасную ночь взглянут в глаза всепобеждающей Любви. Серое, грязное, сиюминутное не то чтоб исчезнет, но сменится другим, столь же мутным и преходящим, а нить Ариадны будет тянуться, а рог Роланда будет звучать… Вот, собственно, и все. Diximus.
Амбула
Вновь свежим ветром полонпарус.Вновь пены пыль на доскахпалуб.Хоть жив один лишь из пяти —На месте Трои пепелище,И каждый, что искал, отыщет.А я — который год в пути.Давно примолк Ахейи улей,Герои по домам вернулисьИ нагуляли аппетит.Устав от славы, лесть изведав,Не платят уж на вес аэдам.И только я еще в пути.Ушедшее распалось тленом,Вновь Менелай живет с Еленой,И слух как будто поутих.Но царь за сплетню сердцевынет,И взор царицы так невинен…Что до меня?.. А я в пути.Судьба нальет нам чашеймерной:Вот сгинул гордый АгамемнонВ тенетах женских паутин.Но скоро по законам местиОрест отплатит Клитемнестре.А я по-прежнему в пути.На небе звезды ярче меди…Известий нет о Диомеде.Но тот, кому обман претит,За трон не сможет побороться —Отторгнет Аргос инородца.А я уже давно в пути.Под сенью кипарисных арокКропает Нестор мемуары.Словесный множится утиль,Забыть — не помнить — сердцемолит.Он видит зарево над морем…Лишь я пока еще в пути.Заря в полнеба разгорелась.Уж Телемах встречает зрелость,Отца надежды воплотив.Поет прибой с тоскою древней.Жена, устав, над прялкойдремлет…Что там со мною? Я в пути.Вновь берег дик, оливы хилы.Забудут подвиги Ахилла,Какую цену ни плати.А слава что? По ветру прахом?Ведь дом стоит, надел былвспахан.И только я еще в пути.Давно эпоха отгремела,Что ныне дела до ГомераВ обилье новых перспектив?Но миф не завершен доселе —Проклятьем имя Одиссея.Я, как века назад, в пути.Татьяна Юрьевская
Владимир Свержин
(с благодарностью Цунами Сану)
Амбула
Смоквы, именуемые восточными дикарями инжиром, были очень вкусными. Парис забросил в рот сочный плод и с удовольствием ощутил его сладость.
«Жизнь — отличная штука, — разгрызая попавшую на зуб косточку, подумал он. — А когда ты — царский сын в благословенной земле, так и вовсе замечательная!»
Юный охотник поднял глаза в небесную синь.
Как восхитительно быть молодым и полным сил, как славно вместе с братьями мчаться на колесницах, запряженных быстроногими парфянскими жеребцами, как весело пускать стрелы в переполошенную дичь! «Еще один удачный выстрел!» Впрочем, разве дело в этих птицах? Его пальцы трепещут от азарта, когда уходит с тетивы круторогого лука легкое оперенное древко с бронзовым наконечником.
— Любезный юноша! — вдруг раздался откуда-то сверху тихий женский голос. Слышалось в нем шуршание осенней листвы, потревоженной Бореем, богом северного ветра. — Сделай милость, подай клубочек — вот незадача, куда-то вниз укатился.
Парис удивленно поглядел вверх, откуда доносился призыв о помощи.
На уступе скалы, локтях в двадцати над головой троянского принца, скрестив ноги, расположилась, всматриваясь в растущие у подножья скал кусты, сухонькая морщинистая старушка. Пряди ее серебристых волос были забраны в аккуратный узел на затылке, скрепленный золотым гребнем.
«Как же она забралась туда? — удивился царевич. — На бродяжку не похожа…»
— Быть может, помочь тебе спуститься, почтеннейшая?
— Не надо, добрый мальчик. Клубочек мой отыщи. Без труда найдешь, к нему нитка тянется.
Парис наклонился, выискивая среди густой травы пропажу. Клубок отыскался быстро. Парис достал его из-под молодой ракиты и почувствовал неожиданную тяжесть, будто и не пряжа вовсе, а свинцовое ядро для пращи оказалось в его руке.
