От Кяхты до Кульджи. Путешествие в Центральную Азию и Китай - [2]

Отправив семью в С. Петербург с караваном, который два раза в год, летом и зимой, доставлял на монетный двор золото, добытое на приисках Вост. Сибири и переплавленное в слитки в Иркутской лаборатории, я выехал вечером 1/13 сентября из Иркутска на почтовых лошадях. Собственный экипаж избавлял от перегрузки на каждой станции, где только меняли лошадей, я мог спать спокойно и не торопил ямщика, так как только к утру нужно было попасть в Лиственичное к отходу парохода через оз. Байкал, и времени для проезда 66 верст в течение ночи было достаточно.

Утренний холодок, тянувший с озера, разбудил меня на рассвете, когда мы подъезжали к пристани, расположенной у выхода р. Ангары из Байкала. Здесь, в цепи лесистых гор, протянувшейся на 600 км вдоль западного берега этого величественного горного озера, глубокий прорыв создал сток его в виде большой реки. В этот прорыв вода стремится с разных сторон, словно в воронку. Среди прорыва тянется сотни на две метров гряда подводных камней, часть которых выступает над водой; самый высокий из них выдается на два метра, имеет 15 м в окружности и состоит из белого мрамора. Он носит название Шаманского камня, потому что, по верованию бурятских шаманов, является местом пребывания непобедимого белого божества Эмниксаганноин, которому на Камне в старину приносили жертвы. На камне в особых случаях бурят приводили к присяге. Но бурят давно нет по близости, а русские жители Иркутска, искажая шаманское предание, уверяли, что судьба города зависит от этого камня, который будто бы удерживает воду Байкала.

Когда он будет размыт — вода хлынет огромным потоком в Ангару и смоет город.

Это, конечно, вздор, так как размеры не только камня, но всей гряды слишком незначительны сравнительно с массой воды, стекающей из озера в Ангару. Гряду можно взорвать без ущерба для города и с пользой для судоходства.

По поводу Шаманского камня и его значения я поспорил с ямщиком, пока он выпрягал лошадей у пристани в ожидании впуска на пароход, уже разводивший пары. Но вот открыли сходни, матросы подхватили мой тарантас и вкатили его на палубу. Немногочисленные пассажиры разместились на палубе и в общей каюте; я остался у своего экипажа, так как багаж — мое экспедиционное имущество — из него не выгружали. После третьего свистка убрали сходни, отпустили причалы, и пароход направился через озеро к пристани Мысовой. Солнце только что взошло. Позади, в легком утреннем тумане, темнел берег с длинным рядом домиков Лиственичного; над ними поднимались несколькими волнистыми уступами плоские горы, покрытые темным хвойным лесом. Левее, в туман, уходил прорыв р. Ангары, за которым продолжались такие же горы до горизонта. Впереди расстилалась темнозеленая, совершенно спокойная гладь озера, а за ней на горизонте темной стеной поднимался хребет Хамардабан, волнистый гребень которого был уже запорошен свежим снегом. Немного правее над ним высились вершины главной части хребта — плоскоконические пики; их снеговые поля сверкали под лучами низко стоявшего солнца; там была уже полная зима.

Байкал — беспокойное озеро. Из горных ущелий обоих берегов то тут, то там вырываются шквалы и разводят крупную волну. Озеро достигает огромной глубины от 1 000 до 1 500 м, и волнение долго не может успокоиться. Переезд через озеро длится только 4–5 час., но, выехав в тихую погоду, нельзя поручиться, что пристанешь вовремя. Если налетит шторм, пароход долго будет мотаться по озеру. Так было в то время, когда плавал только один слабосильный пароход частной компании, и правильные рейсы его иногда нарушались.

Но в этот раз Байкал не сердился. Пароход спокойно рассекал темнозеленую воду, чуть подернутую легкой рябью, и перед полуднем уже причалил к пристани Мысовой на восточном берегу у небольшого села, расположенного у подножия цепи Хамардабана.

Из Мысовой в Кяхту, на границе Монголии, где должно было начаться мое путешествие вглубь Азии, ведут две дороги, одна кружная через города Верхнеудинск и Селенгинск по берегу озера и затем по долине р. Селенги, другая прямая, так называемый купеческий тракт, через Хамардабан. Его проложили на свои средства кяхтинские купцы, чтобы сократить путь для доставки чая, направляющегося с границы Монголии гужем через Сибирь в Россию. Им же принадлежал пароход, перевозивший грузы через Байкал. Проезд по этому тракту стоил не дороже, чем по кружному почтовому тракту, хотя прогоны, т. е. плата за лошадей, были двойные, зато расстояние было вдвое меньше. Я, конечно, выбрал этот путь, так как выигрывал время.

Мой тарантас катили на пристань. Я послал матроса на станцию за лошадьми, в ожидании пообедал и часа два спустя тронулся в путь. Миновав село, дорога пошла вверх по узкой долине р. Мысовой вглубь Хамардабана; склоны то были покрыты редкими соснами, то представляли собой крупные и мелкие утесы красноватого гранита или осыпи его. По дну долины каскадами с камня на камень струилась речка, и дорога часто переходила с одного берега на другой. Затем начался длинный подъем к перевалу, пролегавший извилинами по склону долины. Стало холодно, березы и осины стояли уже голые, появились отдельные кудрявые кедры. Лошади шли шагом, и колокольчик еле брякал под дугой. Ямщик вполголоса затянул заунывную песню, под звуки которой я задремал. Проснулся я от резкого толчка: длинный подъем кончился, ямщик погнал лошадей, чтобы лихо подкатить к близкой станции. Вид совершенно изменился; дорога шла между плоскими вершинами Хамардабана, покрытыми густым кедровым лесом. Снег белел повсюду, красиво оттеняя темную хвою, казавшуюся почти черной. В воздухе кружились отдельные хлопья, и посеревшее небо, казалось, угрожало большим снегопадом. Порывы ветра стряхивали снег с кедров. Подкатили к уединенной станции в лесу, Мишихе. Станционный писарь заявил, что лошади будут через час, и предложил заказать самоварчик. Сезон был глухой, доставка чая из Монголии еще не началась и проезжих было мало. Задержки в лошадях не могло быть, и писарю просто хотелось побеседовать с проезжим. На длинном подъеме я немного продрог, и перспектива горячего чая привлекала. Молодая хозяйка быстро подала кипящий самовар, опрятную посуду, предложила даже свежие шаньги — булочки, смазанные сметаной перед посадкой в печь. Она жаловалась на скучную жизнь на одинокой станции; она с мужем, четыре ямщика-бурята без семей и караульный — вот и все население. Лето короткое, зима длинная (с сентября до мая), снежная, с сильными ветрами. Жили они здесь второй год.