От Карповки до Норвежского моря - [43]

Но весна всё таки приходила и на Север. Всё чаще стало светить солнце, днем температура поднималась до 0° и с борта «Котласа» можно было наблюдать, как на тонких ледяных островках в заводской бухте грелись нерпы. Наиболее предприимчивые лаовцы мастерили себе удочки и в свободное от вахты время даже вылавливали каких-то рыбешек. Правда, что они с ними потом делали мне было непонятно, как и то, каким образом в этой масляно-грязной луже жили нерпы и водилась рыба.

Свободное время в будние дни проводили все по-разному. Кто-то отсыпался, кто-то пел песни, кто-то писал «пулю», кто-то совершал вечерние прогулки, кто-то безуспешно пытался попасть в ресторан.

В Северодвинске было два более или менее приличных ресторана, у каждого из которых было имя собственное, но в ходу были совсем другие имена — менее приличный назывался «Стекляшка» — по чисто архитектурным соображениям, где, по большей части, собиралась молодежь — местная, флотская и командировочная, а второй — более приличный и более дорогой назывался «Эдельман» — по фамилии его прежнего директора, который в скатовское время уже ресторанничал на Земле Обетованной, а его Северодвинское детище всё еще продолжало держать марку и куда приходил, в основном, народ более солидный. В мои рубиновские северодвинские командировки, несмотря на юные годы, я дважды побывал у Эдельмана. Тогда ещё директор частенько появлялся в зале и раскланивался с северодвинским бомондом, который собирался здесь, чтобы насладиться отличной кухней, выпить хорошего коньяка и водки под звуки модных мелодий в исполнении очень приличного оркестра.

Когда вместо Жоржа Петровского с нами работал кап.1 ранга Александр Федорович Пименов, я частенько проводил с ним вечернее время за приятной беседой с рюмкой коньяка в буфете гостиницы «Беломорье».

Также, как и субботний день, когда мы довольно часто вынуждены были работать, субботний вечер довольно часто был у всех примерно одинаков. Такое единство интересов происходило тогда, когда после трудовой недели происходила выдача «расходного материала» (мы называли это «родительскими днями») исключительно в целях избавления от вредного воздействия обрушивающегося на нас радиационного излучения. В ходу была легенда, что шило связывает радиоактивные нуклеиды, попавшие к нам внутрь и, обезвоживая организм, выводит их естественным путем. Поэтому в субботу вечером в наших каютах на «Котласе», в номерах «Беломорья», «Прибоя» и «Двины» картина была везде одна и та же — застолье.

Бурный месяц май

После 15-х чисел апреля события под кодовым названием «Куплет-1» приобретали всё более и более широкий размах, чтобы подойти к своему завершению. Но опять мы ошиблись в наших предположениях, что уж теперь-то, после сдачи лодки, её покраски и практически завершенных лаовских работ, намного улучшаться наши условия и мы будем полными хозяевами на корабле. Во-первых, и так с трудом продвигающаяся настройка 5-ой подсистемы резко замедлилась, т. к. лаовцы приступили к реализации замечания Госкомиссии по приемке лодки, заключавшегося в создании каюты для старпома (второй человек из командования лодки, правая рука командира, не имел своей каюты!), место для которой нашлось на верхней палубе 2-го отсека как раз там, где размещалась аппаратура этой подсистемы, и во-вторых, теперь начались и уже до конца жизни лодки продолжались сухие и влажные приборки, учебные пожарные, химические и прочие тревоги, проворачивания машин и механизмов, всевозможные тренировки личного состава — корабль уже безвозвратно принадлежал Флоту со всеми вытекающими из этого последствиями. И, тем не менее, почти все наши подсистемы комплекса были на финише швартовных испытаний. С окончанием испытаний задерживался только передающий тракт второй подсистемы. Мы ждали со дня на день доставки из института эквивалентов, необходимых для проверки режима излучения. В это время существенно увеличилась работа с документами, определяющими завершение программы швартовных испытаний. Кроме множества протоколов по каждой подсистеме комплекса, а также протоколов устранения замечаний комиссии и выполнения её рекомендаций, уже вырисовывался общий Акт о проведении швартовных испытаний. Наши добрые отношения с дубравским первым отделом делали своё дело и машбюро в лице Люды Тимофеевой работало в эти дни только на нас. Миша Пармет, которому явно симпатизировала начальник 1 отдела Лия Павловна, даже договорился, что наши протоколы будет ещё печатать и секретарь нашей лаборатории Галина Васильевна Галкина (Галя Галкина — наша лабораторная табельщица и секретарь, уже тогда с седеющей огромной копной волос, с черными, иногда сверкающими глазами, с быстрой походкой и стремительностью в работе, с очень острым языком, никогда не боявшаяся сказать прямо в лицо, всё что думает, с очень непростым характером, в котором были одновременно с жесткостью и резкостью, иногда на грани грубости, доброжелательность, сочувствие и сострадание. Галя была из категории женщин, к которым нужен был особый подход и поэтому не все наши сотрудники могли похвастаться хорошими с нею отношениями. Галя удивляла многих тем, что, получая в нашей лаборатории самую маленькую зарплату, у неё всегда можно было «стрельнуть» червончик или четвертачок до получки.), которая приехала к нам на помощь по моему вызову. Она была первой в ряду «девочек», которых на мои просьбы в тяжелые для нас дни в Северодвинске, а потом для меня одного в Лице, присылало руководство нашей лаборатории.