Осыпь меня золотом - [6]

Середина утра порадовала отсутствием пробок, и до Ягодной Поляны мы доехали практически беспрепятственно, минут за сорок. Остановившись у развилки, я вопросительно посмотрела на Ильичева.

– Езжайте прямо, метров примерно пятьсот, я покажу дом, – направил он меня, и я послушно повела машину вперед.

Особняк Николая Куропаткина, выстроенный из красного кирпича, по размерам был довольно скромным. На первый взгляд он вообще показался мне одноэтажным, однако чуть позже, осмотрев его с другой стороны, я поняла, в чем дело. Второй этаж с торца уходил вниз и являлся чем-то вроде полуподвала. Очевидно, хозяин специально задумал это с какой-то целью.

А вот двор у Николая Ивановича оказался просто огромным. Здесь не росли никакие фруктовые деревья, не было цветов или сада камней – словом, никаких модных украшений и изысков. Вокруг шелковым ковром расстилалась аккуратно подстриженная трава – строго и просто, без затей. Все это я смогла рассмотреть через ворота, которые оказались открытыми, что меня немало удивило. Однако в следующую минуту я поняла причину такого «легкомысленного» отношения хозяина к засовам: по ровной траве свободно бегали собаки. Кавказские овчарки, красивые, крупные, от светло-бежевых до темно-коричневых. Собак было около пяти-шести. Все с пушистыми гривами, словно в капюшонах, отороченных мехом, с мохнатыми хвостами и удивительно умными глазами.

– Какое чудо! – невольно восхитилась я, оглянувшись на Ильичева.

– Да, – подтвердил Ильичев, переминаясь сзади меня с ноги на ногу и не без опаски поглядывая на кавказцев. – Личная охрана Николая Ивановича, – пошутил он, хотя в шутке его присутствовала немалая доля справедливости: собаки-кавказцы, относящиеся к охранной породе, лучше иного бодигарда могли защитить своего хозяина. Обладая недюжинной силой, они отличались еще и бесконечной преданностью и готовы были решительно броситься в бой, если их владельцу угрожала опасность. – Не бойтесь, они у него вышколенные, – добавил он, хотя я видела, что сам он как раз побаивается добродушных на вид зверей, потому и пропустил меня вперед, а вовсе не из соображений этикета.

Ильичев при этом надавил на кнопку звонка рядом с воротами. Из дверей дома показался хозяин – пожилой уже мужчина, лет шестидесяти, в дорогом костюме и наброшенной поверх замшевой куртке. Он крикнул собакам «лежать, свои», затем обратился к нам:

– Проходите, проходите. Володя, ты же знаешь, они у меня ручные. Мухи не обидят без моего приказания.

– Кто их знает… – неслышно проворчал Ильичев, на всякий случай держась позади меня и слегка отставая.

Я едва поборола желание погладить светло-песочного цвета пса, помахивавшего красивым пышным хвостом у крыльца, – не хотелось, чтобы меня заподозрили в сентиментальности, качестве, не свойственном людям моей профессии и зачастую воспринимаемом как слабость, – и прошла через дверь в прихожую мимо посторонившегося Куропаткина. Сам хозяин окинул меня мимолетным взглядом, без всякого интереса, однако я уловила, что за этот миг он успел прекрасно меня рассмотреть и оценить. Неизвестно, каковыми стали оценки, но что Куропаткин сделал в отношении меня определенные выводы, сомневаться не приходилось.

Он провел нас на условно второй этаж, являвшийся, по сути, первым. Хорошая, просторная гостиная с круглым столом посередине и камином, перед которым стояло старинное кресло-качалка и лежала медвежья шкура. На стене висело несколько ружей. Причем не сувенирных безделушек, а самых настоящих охотничьих ружей: парочка дробовиков-бокфлинтов, многозарядный карабин и еще одно ружье, название которого я не знала, похожее на самодельное, но выполненное очень искусно.

– Вы садитесь, я пока чай приготовлю, – сказал Николай Иванович, и мы с Ильичевым заняли мягкие стулья вокруг стола.

– Ваша работа? – спросила я Куропаткина, показав на шкуру.

– Врать не стану, хотя мог бы, – усмехнувшись, сказал он. – Кореша моего работа, Илко.

– Интересное имя, – заметила я.

– Ненец, – коротко пояснил Куропаткин, но добавил: – Он охотник, с детства тайгу знает, как вы местные салоны красоты.

Мне не очень понравилось сравнение Куропаткина с явной подковыркой, но я не стала акцентировать на нем внимания, спросив вместо этого:

– Значит, он на медведей охотится?

Куропаткин, колдуя над приготовлением чая, ответил не сразу. Он доставал из мешочков какие-то травы, коренья, сушеные ягоды, внимательно отмерял, прищурив глаз, а затем ссыпал все это в пузатый чайничек. Я уже даже подумала, что он пропустил мой вопрос мимо ушей, но Николай Иванович сказал:

– Много на кого. А тогда он лесорубом был. Прямо на него медведь-шатун вышел. Разбудил его, видать, кто-то, а это штука опасная. Медведь-шатун – смертник, он обречен. От голода у него брюхо сводит, и он теряет чувство опасности. Вот и пошел прямо на Илко. Был бы на его месте другой – заломал бы его косолапый. А Илко привычный, с детства с отцом на медведей ходил. Среагировал, топором его зарубил… А шкуру мне отдал на прощание. На удивление хорошая оказалась. Обычно у шатуна от голода она клочьями висит. Видно, недолго шатался…